– Ты так это говоришь… Я должна бояться?
Мэл постучал в окно со стороны пассажирского места.
– Энн, у меня чешется в штанах. Кажется, у меня на них аллергия. Иди, помоги мне их снять.
Мы оба проигнорировали его.
Дэвид почесал в затылке.
– Думаешь, это послужит для нас уроком, да?
– Да.
Будущее казалось большим, налившимся я-понятия-не-имею-что-произойдет хрустальным шаром. Но на этот раз все было в порядке.
Глава двадцать первая
Раздался стон, громкий, долгий и явно болезненный. Больше всего это напоминало стон раненого животного. Хотя с животным ругани было бы меньше. Звуки, доносившиеся из-за моей спины, не сулили ничего веселого. Нет, эти звуки относились к особому, специальному уровню ада, называемому «Утро после того, как мать напилась в хлам».
– Тыковка. – Мэл уткнулся лицом мне в затылок, прижался горячей кожей. – Черт.
– Хм-м?
– Больно.
– Мм.
Пальцы руки, засунутой спереди в мои трусы, сгибались и разгибались. Он давил на самые разные интересные места, заставляя меня извиваться.
– Зачем ты засунула мою руку себе в трусики, пока я спал? Что это значит? – пробормотал он. – Господи, женщина. Ты совсем распоясалась. Я чувствую себя оскорбленным.
– Я этого не делала, милый. Это все ты.
Он снова застонал.
– Ты очень настаивал на том, чтобы засунуть туда руку. Я думала, что после того, как ты заснешь, я смогу тебя подвинуть. Но не вышло. – Я потерлась щекой о подушку и о его бицепс.
– Эта киска моя. – Его пальцы потянулись, надавливая на ткань нижнего белья, случайно поглаживая внутреннюю сторону моих бедер. Но заводиться было не время. Нам нужно было поговорить.
– Да, ты уже говорил. Неоднократно.
Он крякнул и зевнул, затем потерся об меня бедрами. К ягодицам прижался утренний стояк.
– Тебе не следовало заставлять меня так много пить. Это было очень безответственно с твоей стороны.
– Боюсь, это была и твоя вина тоже.
Я попыталась сесть, но его рука удержала меня.
– Не двигайся пока.
– Мэл, тебе нужны вода и обезболивающее.
– Хорошо.
Он убрал руку с моей промежности и, кряхтя и отдуваясь, перекатился на спину. Прошлой ночью мне не удалось затащить его в душ. Соответственно, этим утром от нас обоих разило потом и виски.
Я принесла ему бутылку воды и пару таблеток и села на край кровати.
– Поднимайся и глотай.
Он приоткрыл затуманенный глаз.
– Я проглочу, если ты тоже проглотишь.
– Договорились.
– Надеюсь, ты серьезно. Мужчины не любят, когда им лгут в таких вопросах.
Он очень медленно сел, пряди прямых светлых волос упали ему на лицо. Мэл высунул язык, и я высыпала на него таблетки и протянула воду. Какое-то время он просто сидел, потягивая воду и наблюдая за мной. Я понятия не имела, что будет дальше, что я должна сказать. Куда легче просто отпускать глупые шутки, чем на самом деле попытаться проявить сочувствие и понимание. Чтобы помочь ему.
– Мне жаль, – сказала я, просто чтобы нарушить молчание.
– Почему? Что ты натворила? – тихо спросил он.
– Я имею в виду Лори.
Он подтянул ноги, уперся локтями в колени и опустил голову. Повисла тишина, нарушаемая лишь шумом включенного кондиционера и чем-то вроде звона столового серебра из соседней комнаты. Когда он, наконец, посмотрел на меня, его глаза покраснели и блестели от влаги. Мои глаза тут же тоже наполнились слезами. Во мне не осталось ни единой частички, которая не страдала бы при виде его переживаний.
– Я не знаю, каково это, поэтому не собираюсь притворяться, что знаю, – сказала я.
Его губы оставались сомкнутыми.
– Но мне правда жаль, Мэл. И я знаю, что это не помогает, на самом деле нет. Это ничего не меняет.
По-прежнему ничего.
– Я не могу тебе помочь, и я это ненавижу.
Дело в том, что частью желания успокоить другого является стремление почувствовать себя полезной. Но ничто из того, что я могла бы сказать, не могло унять его боль. Я могла вывернуться наизнанку, отдать ему все, и это все равно не смогло бы остановить то, что было не так с Лори.
– У меня даже нет нормальных отношений с матерью, так что я понятия не имею, что ты чувствуешь. По правде говоря, раньше я все время желала ей смерти. Теперь я просто хочу, чтобы она оставила меня в покое, – выпалила я и тут же остановилась, потрясенная собственной глупостью. – Черт. Это худшее, что я могла тебе сказать.
– Продолжай.
Черт, он был так серьезен.
Я открыла рот, и у меня перехватило горло. Слова пришлось выталкивать буквально через силу.
– Она, эм… она наплевала на нас, на Лиззи и меня. Отец ушел, и она слегла. Отличное решение проблемы распада нашей семьи. Никаких попыток обратиться за помощью, никаких врачей, она просто лежала в темноте и ничего не делала. Три года практически не выходила из своей комнаты. Не считая тех моментов, когда к нам приходили из службы защиты детей. Нам удавалось убеждать их, что она для нас что-то делает. Такой вот бред.
Он уставился на меня, его губы сжались в тонкую белую линию.
– Однажды я пришла домой, а она сидит на кровати с кучей маленьких разноцветных таблеток на прикроватном столике. И держит в руках большой стакан с водой. У нее так сильно дрожали руки, что брызги были повсюду, и ночнушка была вся мокрая. А я ничего не сделала… поначалу.
Этот единственный момент так ясно запечатлелся в моей памяти. Я топталась у двери спальни, раздумывая, что делать. Стоять и позволить этому случиться – непредумышленное убийство. Это могло запятнать меня на всю жизнь.
– Я имею в виду, это было так заманчиво, – дрогнувшим голосом произнесла я. – Мысль о том, что мне больше не придется иметь с ней дело… но тогда мы с Лиззи попали бы в детский дом и, скорее всего, нас бы разделили. Так рисковать я не могла. Ей было лучше дома, со мной.
Его взгляд стал суровым, лицо побледнело.
– Поэтому я бросила школу и стала присматривать за матерью. Она еще пару раз пыталась покончить с собой, но потом отказалась и от этого, как будто даже смерть требовала слишком больших усилий. Иногда я просто жалела, что не опоздала на пять минут. Тогда ей удалось бы закончить начатое. И в такие моменты я чувствовала себя виноватой за эти мысли.
Он даже не моргнул.
– Я так ненавижу ее за то, что она заставила нас пройти через все это. Я понимаю, депрессии случаются, и это серьезное, ужасное заболевание, но она даже не пыталась обратиться за помощью. Я записывала ее на приемы к врачам, пыталась раздобыть брошюры и информацию, а она просто… Понимаешь, ведь у нее были дети, у нее не было гребаной роскоши просто исчезнуть. – Слезы неудержимо катились по моему лицу. – Отец был не намного лучше, хотя он и посылал деньги. Наверное, я должна быть благодарна, что он совсем не забыл о нас. Когда он уходил, я спросила его, почему он так поступает, и он ответил, что просто больше не может оставаться. Он очень извинялся. Как будто поставил не ту галочку в анкете или что-то в этом роде, и теперь сожалеет, но отказывается. Семья? Нет. О черт, я сказал «да»? Упс! Гребаный мудак. Как будто, когда ты выходишь за дверь, оставшимся будет легче от твоих извинений. Ты представить себе не можешь, сколько времени уходит на то, чтобы вести дом, оплачивать счета, готовить и убирать, пока все это не сваливается тебе на голову. Мой парень оставался со мной пару месяцев, но потом обиделся, потому что я не могла ходить субботними вечерами на матчи, вечеринки и все такое. Он был молод, он хотел гулять и веселиться, а не сидеть дома и присматривать за маниакально-депрессивным взрослым и тринадцатилетним ребенком. Кто может его винить?
