На Семнадцатом Приюте я бросил искать изабельки. Казалось кощунством подбирать капли чужого горя; да и не вынес бы я их прикосновений. Наплевать, сколько кристаллов я принесу, сочтут ли Максвеллы их количество весомым и достаточным. К черту Максвеллов, впереди гибнут люди – и я со всех ног бежал за ними по тропе.
Порой, когда становилось совсем скверно, я скидывал рюкзак, развязывал мешок и вытаскивал горсть добытых в начале пути кристаллов. Прижимал их к лицу, умывался их теплом и освежающей благодатью, слушал безмолвный ласковый шепот, а затем брел дальше. И сквозь всю эту муку, сквозь нескончаемый ужас пробивался свет серых Юлькиных глаз, долетал ее мягкий голос: «Лен, простите». Я бежал на ее голос, на этот свет; я любил Юльку – и находил в ней спасение.
А потом внезапно стало легче. В густеющих сумерках я освобожденно шагал по убитой тропе, и земля под ногами вновь стала надежной и крепкой. Слева темнел склон горы, справа синела прозрачная пустота, а над головой зажигались первые звезды. Ночной холодок добавлял ногам резвости, и я спешил, как на праздник, зная, что идти осталось немного.
И наконец увидел вдали золотую звезду костра – живую, горячую.
Я кинулся было бежать. Однако вскоре опомнился и вновь перешел на шаг, ступая как можно тише. Незачем врываться ураганом и пугать людей до смерти.
До них оставалось метров тридцать. Над землей растекался аромат дымка, и далеко ложились бледные отсветы пламени. На бревнах сидели четверо – молчаливые, утомленные, хмурые. Я отчетливо видел профиль хрупкой девушки с длинными золотыми косами; лицом ко мне, за костром, прижались друг к другу черноволосая девушка и очень похожий на нее широкоплечий парень. И еще один человек сидел ко мне спиной – на фоне пламени я видел только его силуэт.
Остановившись в круге бледного света, я тихонько свистнул. Они вздрогнули, вскинулись; тот, что сидел спиной, обернулся. Против огня я не мог рассмотреть лица.
– Здравствуйте, – сказал я.
Несколько мгновений они вглядывались; черноволосые похожим движением прикрыли глаза от света костра. Я сделал пару шагов вперед.
Девушка с золотыми косами несмело улыбнулась.
– Вечер добрый. Подходите, садитесь, – широкоплечий парень радушно повел рукой, приглашая к огню.
И вдруг тот, чье лицо я не мог разглядеть, перекинул ноги через бревно и поднялся. Высокий, худощавый, с виду не шибко сильный.
– Техада, – ошеломленно вымолвил он. – Ей-богу, это Ленвар Техада.
Я узнал его голос. И проклял тот день, когда пустился догонять погибающую туристскую группу.
Глава 6
Я его ненавидел. Он стоял на свидетельском месте, положив руки на деревянный барьерчик, и в зале суда отчетливо звучали его слова:
– …правду, только правду и ничего, кроме правды.
Со своей скамьи, я видел его в профиль. Высокий, белокурый Элан Ибис держался прямо и внешне спокойно. Он был в черном, но на рукавах куртки золотом выткано название фирмы, товары которой он рекламировал: «Макрокосм». Вот такой у него траур – даже в суде без рекламы не обошлось. И я его ненавидел, поскольку знал, что он будет лгать.
Шел второй день процесса. Вчера мадам Шульц, мой адвокат, заявила отвод судье – на том основании, что он злобно настроен против ее подзащитного. Судью заменили, хотя женщину, увы, не нашли. В Травене женщин-судей не оказалось, а пригласить из другого города – этого мадам Шульц не добилась. Однако новый судья смотрел на меня с меньшим раздражением.
Прокурор начал задавать вопросы.
– Господин Ибис, взгляните на обвиняемого. Вам знаком этот человек?
– Да. – Элан не шелохнулся. – Мне говорили, как его зовут.
– Вы встречались с ним раньше?
– Да.
– Сколько раз?
– Один.
– Ваша честь, – обратилась к судье мадам Шульц, – разрешите задать вопрос свидетелю.
Судья машинально потер переносицу. Нос у него был крупный, вислый, как груша; но глаза ясные и взгляд здравомыслящего человека.
– Разрешаю.
– Господин Ибис, вы уверены, что встречались с Ленваром Техадой всего однажды?
Он посмотрел в нашу сторону. С серым худым лицом, с потерявшими блеск глазами, он не был похож на рекламного Элана, которого хорошо знали и на Первой, и на Второй Территории.
– Не уверен. Но не припомню, чтобы мне доводилось видеть его раньше… до того дня.
– С какой целью вы приехали в Травен? – продолжил допрос прокурор.
– Навестить родственников жены.
– Вы бывали в Травене раньше?
– Нет.
– Вы бывали прежде на Второй Территории?
– Нет.
– Приходилось ли бывать в Травене вашей жене?
– Да.
– Когда именно?
– В прошлом году. И раньше тоже.
– Известно ли вам что-нибудь о контактах вашей жены с обвиняемым?
– Ничего.
Пока что Элан говорил правду. Однако я читал его показания; самое главное в них было враньем.
– Имела ли ваша супруга возможность встречаться с Ленваром Техадой?
Элан повел плечами; на рукаве блеснула надпись «Макрокосм».
– Весь Травен мог с ним встречаться. Возможно, он был вхож в те же дома, которые посещала Кэтрин.
– Лен, – шепнула моя адвокатесса, – еще не поздно. Одумайтесь, и мы докажем…
– Нет, – отрезал я. – Врать не стану.
Мадам Шульц вздохнула. Она не верила, что прежде я знать не знал Кэтрин Ош. Желала доказать, будто ее подзащитный бросился на женщину в припадке ревности. Но я не убивал Кэтрин! А Элан своими показаниями закапывал меня в землю.
Он стоял, напряженно выпрямившись, вцепившись белыми пальцами в барьер. Неподвижный, точно вырезанный из черного дерева; золотистым пятном выделялась на фоне стены его белокурая голова. Я видел его профиль – и это было лицо очень несчастного человека.
– Мы с Кэтрин приехали в Горный парк к четырем часам дня, – рассказывал Элан. – Прошлись по горкам, посмотрели водопады. Зашли в кафе, посидели там… ну, может, с полчаса.
Он надолго замолк. Мне было видно, как у него подергивается горло.
– Продолжайте, – подбодрил прокурор. – Сколько времени вы провели в парке?
– Около полутора часов.
– Вы не заметили чего-нибудь подозрительного? Может быть, за вами кто-то следил?
– Нет. Меня узнавали, подходили, но… Ничего особенного.
– Люди обращали внимание по большей части на вас? Или на вашу супругу?
Элан сильно вздрогнул, серое лицо стало мертвым. Помню, я удивился, отчего он не сядет на стул, а продолжает стоять. Ведь того и гляди свалится. Хотя, если честно, мне было плевать, как он себя чувствует; с мрачной яростью я ждал, что он скажет.
