– Предупредил или нет?
Лисий овраг славился зарослями маркизы-клаудины. Крупные цветы, от пурпурных до бледно-розовых, теснились на дне, словно застывший пестрый ручей. Нынешний год выдался на диво богатым, звездчатые головки захлестнули склоны, взобрались наверх, и с десяток стеблей авангардом встали на краю, у проложенной вездеходом колеи. Майк проезжал мимо Лисьего оврага с поднятыми стеклами – и не останавливался никогда. Бесподобная маркиза-клаудина выделяла эфирное масло-галлюциноген и в больших дозах была смертельна. Весь Кедров это знал, но шикарное семейство могло оказаться заезжим.
– Ну?
Здравко мялся.
– Да или нет?! – рявкнул вскипевший Майк.
– Не сказал, – признался мальчишка. – А чего им в овраг переться? Проедут мимо, и все дела.
– Да? Три бабы! Полезут за цветочками, дурехи. – Майк повернул назад, к гаражу. – Сгинь! – рыкнул он на неловко уступившего дорогу Здравко и вдруг заорал, сорвавшись: – Ублюдок, соображаешь, что натворил?! Я их там найду – шкуру с тебя спущу, ухажер недоделанный! Вытаращился на бабу, как… бабуин! Сгинь с глаз, а не то…
Здравко потащился следом.
– Ну так, это самое, начальник… Давай уж вместе.
– Марш в аппаратную! И чтоб на станции никаких ЧП.
– Да что с ней станется? Слушай, я с тобой, а? – заканючил Здравко; веснушки на круглощеком лице побледнели.
У Майка опустилась нижняя губа, обнажив белые крепкие зубы, зеленые глаза хищно блеснули. Мальчишка сник и наконец отвязался.
По накатанной колее Майк погнал вездеход вверх по склону. Расчищенная вокруг электростанции площадка кончилась, машина нырнула в лес. Кедры сомкнули тяжелые ветви, построились в плотные ряды. Раньше лес казался Майку прозрачным – будь то при ярком солнце или в густой задумчивый туман. Но сейчас кедры теснились, точно сбегаясь друг к другу, не желая пропускать в свое царство.
Ленивая машина обиженно ревела и с лязгом катилась все дальше и дальше. Пятнадцать километров, двадцать, двадцать пять… Куда понеслось бабье семейство? Как будто прямиком к Лисьему двинули.
Впереди показался просвет. Там. Майк выехал к оврагу, огляделся. Длинный узкий овраг начинался слева и тянулся Бог весть куда, устланный сверкающим ковром пурпурных, лиловых, розовых цветов.
Однако машины здесь нет. Проскочили овраг, как и надо?
Майк проехал немного вперед по извилистой колее.
– Черт!
В лесной тени стоял синий «фараон». Пустой.
Рванув дверцу, Майк сунул голову в прохладный, держащий аромат дорогих духов салон. Никаких следов маркизы-клаудины – значит, до машины букет не донесли. Может, они здешние; может, знают?
Он громко, требовательно посигналил. Тревожный призыв понесся по лесу, но быстро замер среди стволов. Майк прислушался. Тихо. Да разве тетки сообразят откликнуться?
Екнуло сердце – вспомнилась вроде бы примятая трава на краю оврага. Да: десяток стеблей с розовыми головками стояли нетронутые, а вот трава…
Майк задним ходом пригнал вездеход обратно, не тратя время на нелегкий разворот среди деревьев. Ну, Здравко, черт тебя дери, ты у меня дождешься… Остановился, нашарил в «бардачке» респиратор. Майк запасся им, когда вздумал нарвать полдесятка самых красивых маркиз для Татьяны. Она тогда перетрусила, распищалась; а ничего бы не сделалось от жалкого пятка, если не заносить в дом…
С респиратором на лице, он кинулся к оврагу, оглядел пестрый ковер под ногами. Одну фигуру увидел сразу: она лежала ничком на дне. Майк отметил зрелые крупные формы – мать. Потом углядел младшую: худышка, недорослый птенец, свилась клубком на середине склона, зажав в кулачке букет. Майк невольно медлил, отыскивая взглядом старшую дочь, которую расписывал недоумок Здравко: «будьте-нате», «пальчики оближешь». Нашел! Девушка лежала лицом вверх, вытянувшись, закинув руки за голову, словно прилегла отдохнуть. Дальше всех забрела. Майк ринулся вниз, сквозь хватавшую за ноги цепкую маркизу-клаудину.
С разгона промчался мимо младшей; это еще можно было объяснить – ну, затормозить не успел, что ли… Но когда на бегу перемахнул через мать, внутри отчетливо шевельнулся стыд: торопишься спасать самую-самую, про которую жужжал в уши безмозглый мальчишка. Вот ужо вернусь – оторву поганцу башку…
Майк подбежал, глянул в сведенное судорогой, посиневшее лицо. Вскинул девушку на плечо и полез по склону наверх. Черт знает это эфирное масло – то ли оно улетучивается к небу, то ли, наоборот, скапливается внизу… В груди кольнуло: мать-то свалилась на дне, в самом царстве маркизы-клаудины – а ты через нее перепрыгнул. Чесал за сногсшибательной дочкой.
Быстро дыша, Майк взметнулся на край оврага и понесся было вдоль него к оставленному вездеходу. Спохватился, отбежал с десяток метров в сторону, скинул девушку с плеча, уложил на мох. Повернул ей голову набок – на случай, если начнется рвота – и кинулся обратно.
Скатился на дно, подобрал крупную, тяжелую мать. Ноги путались в липких листьях маркизы. Коварный цветок цеплялся за одежду, делал подножки; Майк с трудом продирался сквозь заросли. Казалось, он едва бредет. Где-то на середине крутого склона нога соскользнула, Майк упал на колени и левую руку – запястье пронзила боль, он чуть не сунулся лицом в сочную зелень. Поднялся, еле удерживая на плече безжизненное тело. Что, если и впрямь не жива? Под респиратором не хватало воздуха, Майк задыхался, перед глазами плыли цветные круги. Не доставало еще и самому нанюхаться. Здравко, черт бы его побрал! Ведь не дотумкает сообщить в город, вызвать спасателей…
Майк перевалился через край оврага, постоял на карачках, пытаясь сообразить, отчего вдруг стало легко. Ах да, уронил свою ношу. Проклятье, ну зачем их трое? Он ухватил женщину подмышки и потащил прочь от смертельного пестроцветья.
Наконец-то последняя – свившаяся в клубок худышка. Жалость комом подкатила к горлу, когда Майк взял ее на руки. В посиневшем кулачке девочка сжимала большой, как веник, букет. Тонкая рука свисала вниз, и головки цветов цеплялись за липкие листья и стебли маркизы, отрывались одна за другой. Майк в третий раз выбрался из Лисьего оврага. Его шатало, а стволы кедров перед глазами пестрели пурпурными, малиновыми, лиловыми пятнами.
Он добрел до вездехода, положил девочку у колес, выдернул из ее пальцев и отбросил ощипанный букет. Уложил девчушку на пол в салоне и поехал подбирать остальных. Забрал мать, обогнул овраг и остановился возле старшей дочери. Неестественно выпрямленное судорогой тело, заломленные за голову руки, застывшее лицо – и вправду очень хорошенькое, когда живое. Затаскивая девушку в салон, Майк свирепо бранился – шепотом, словно боясь, что его могут услышать. Ну, Здравко, теперь берегись…
Вездеход ревел и лязгал, катил домой. Девчонки, милые, держитесь. Сейчас прибудут врачи, откачают – слава Богу, известно, как бороться с маркизой.
Майк гнал машину по извилистой колее между кедров, кривил губы и злился. Сам-то хорош, ума палата. Что помешало сразу же, прямо со станции, вызвать бригаду? Они бы уже примчались, на краю оврага встречали бы. Дурак ты, Майк Эри, не лучше Здравко… Дрянной мальчишка, отчего было двух слов не сказать? Предостерег бы теток – и дело с концом, так нет же… И еще Таня уехала; навсегда. Танюшка, милая моя, хорошая, ну что же мы с тобой так?
