А версаны были рады-радешеньки. Они плясали вокруг тигреро, как дикари; глядя на них, Борис покатывался со смеху, и даже обиженная Эланом писателька веселилась. Размытые голубые глаза блестели, щеки залил румянец, на лице играла неудержимая улыбка. Чудеса, да и только.
– Где тебя черти носили? – спросил Майк, когда тигреро наконец уселся к костру.
Мишель натащила упаковок с едой и торопливо вскрывала их, выставляя перед Эланом.
– Мчал за вами по тропе. Но вы же неслись, как гончаки; едва угнался.
– Станешь тут гончаком, – отозвался версан. – Как проснешься на взбесившемся Приюте, так руки в ноги – и тягу. Мы все чуть с ума не сбрендили.
– Майк точно сбрендил, – радостно поведала Мишель. – Представляете, что он выдумал? Являлся спать ко мне в комнату!
Элан опустил банку с мясом, за которое было принялся, и уставился на версана. Художник с писателькой взорвались дружным хохотом.
– Не слушай болтовню, – проворчал Майк. – Она тебе такие впечатления создаст… Хорош ржать! – прикрикнул он на Лену с Борисом.
– Элан, вы не поняли, – поспешила объяснить версана. – Майк меня сторожил.
– Ага, – подтвердил он. – На полу у двери спал – не то мадам Вийон, как водится, улепетнула бы и отправилась тебя разыскивать.
– Спал ты, положим, не на полу… – Элан бросил цепкий взгляд на зарумянившуюся Мишель и безжалостно договорил: – а на постели мадам Вийон.
– И не стыжусь этого, – объявил Майк, перекрывая хохот Лены и Бориса. – Иначе она бы удрала. А я невинно почивал под своим одеялом.
– Целомудренный ты наш. Еще какими подробностями потешишь?
– Распотешить тебя больше нечем, – ответил вдруг погрустневший версан.
Элан вгляделся. За последние пять дней Майк совсем отощал, на себя не похож. Все выглядят неважнецки, но Майк – особенно.
Он продолжил свой ужин. У костра было весело, никто не поминал ему безобразной выходки на Пятнадцатом и бегства в лес, но все равно Элан чувствовал себя неуютно. Негоже проводнику ополоуметь и удариться в бега, бросив группу на произвол судьбы.
Наевшись и наслушавшись уморительного вздора, который наперебой мололи версаны и Лена, Элан поднялся и объявил, что вечер окончен. Все вмиг смолкли, организованно снялись с места и направились в дом. На крыльце остался один Борис; он закрыл за писателькой дверь и повернулся к Элану, который остановился у ступенек.
– Послушай, тигреро, – начал художник. – Что у тебя вышло с Леной?
– А она сама что говорит?
– Да… врет как сивый мерин.
– То есть?
Скорчив недовольную мину, Борис покрутил кистями с растопыренными пальцами, неохотно объяснил:
– Ну, будто ты убил Тамару. А когда Лена на это указала, впал в ярость и чуть не пришиб ее саму.
– Я убил. Если ты не догадался, могу растолковать. – Элан кратко изложил, что произошло в Тамариной комнате, у Бориса на глазах.
– Вот черт… – пробормотал художник. – Ну… ну, ладно. Наверно, так оно было всего лучше. А на Лену-то чего набросился?
Элан пожал плечами.
– Едва не раскроил ей затылок и перепугал до смерти, – продолжал Борис. – Хоть бы извинился, что ли.
– Не учи меня жить. – Тигреро поднялся на крыльцо. – Я могу пройти?
Борис посторонился.
– Помирись с ней, а? До того все хреново…
Хреновей некуда, мысленно согласился Элан. Он закинул вещи в свою комнату и отправился в левое крыло, к писательке. Постучался.
– Войдите.
Лена поднялась ему навстречу, зажав в кулачках косы. Вскинула свои размытые глаза и тут же потупилась.
– Что скажете… храбрый тигреро?
Он молчал, рассматривая писательку. Лена разомкнула застежки и опустила ворот свитера, обнажив горло, плечо и тонкую ключицу. На коже темнели расплывшиеся синяки.
– Ваша работа, господин Ибис.
Он оглядел «работу».
– Половина здесь – элементарные засосы.
Лена вперила в него гневный взгляд.
– А другая половина – следы зубов, – продолжал он. – Я сделаю Борису замечание.
– Вы явились мне хамить?
– Нет. – Элан застегнул ей свитер и сжал плечи. – Послушайте, девушка, – начал он, глядя в ее поднятое лицо. – Я готов признать, что вел себя безобразно…
Лена вдруг со всхлипом уткнулась ему в грудь, обвила шею руками.
– Элан! Ну, как вы могли?! Ведь я… я же люблю вас! А вы… вот так… – писателька шмыгнула носом.
Тигреро погладил ее по спине, по тяжелым косам; их скользкая шелковистость показалась неприятной. Он едва удержался, чтобы не вытереть ладонь о штаны.
– Простите. Поверьте, я был вне себя. Как на взбесившемся Приюте.
Она подняла голову и посмотрела на него с любопытством. Элан передернулся от ощущения скользнувшей по губам змеи.
– Лена, из-за чего мы поссорились?
Писателька глядела на него во все глаза.
– Скажите, – настаивал он, неудержимо морщась, – с чего все началось?
– А вы разве не помните? – вымолвила она, странно растягивая слова.
– Я трое суток проболтался в лесу без памяти. Вы сказали мне что-то… немыслимое. Что это было?
Размытые глаза стали круглыми от изумления.
– Лена, пожалуйста. – Не выдержав, Элан потер лицо. – Я должен разобраться, с какой стати осатанел и налетел на женщину.
Она опустила голову, и он вздохнул с облегчением. Легкие писателькины ладошки перебежали ему на грудь; их прикосновение оказалось куда более приятным, чем ее змеиный взгляд.
– Я сказала, что знаю, что вы убили Тамару, – призналась Лена.
– А еще?
Она вздернула голову, чуть не ударив его в челюсть; Элан едва успел откинуться назад.
– Этого мало?
– Я не считаю себя виновным в преднамеренном убийстве, – отчеканил он. – Я избавил Тамару от мучительного умирания, а всех остальных – от ужаса ее агонии. Если вам нравится видеть во мне убийцу – на здоровье. Но если бы все повторилось – я сделал бы то же самое. И не уверяйте, будто взъелся на вас из-за этого!
– Не кричите, – попросила Лена. – Элан, я больше ничего…
– Было какое-то «чего». Я помню: спрашивал, почему вы не сказали раньше.
– Ну… Я говорила про Мишель. Что если вы падаете в обморок от Майка, то вовсе не обязательно терять сознание рядом с ней. Она – версана, но – женщина. И никто не сказал, что здесь работает то же правило.
– Так, – тяжело уронил тигреро. – Вы утверждаете, будто я ошалел из-за Мишель?
