В соседнем зале затянули Рисаунтикаа-де – грянули во всю мощь пьяных глоток. Дэсс поднялся из-за стола.
– Слав, пойдем отсюда.
– Сейчас. – Телохранитель не шелохнулся.
– Слав, – княжич положил руку ему на плечо.
– Угм. – Никакого движения.
Дэсс подвинул Мстиславу стакан с водой и отошел; у двери оглянулся. Девчонок разрывало между «Домино» и его плачущим телохранителем. Они привстали, но не знали, куда кидаться – то ли за княжичем, то ли к Мстиславу, утешать и расспрашивать.
Шепотом помянув самых грязных болотных кэтов, Дэсс вышел из зала.
Далеко не отправился, потому что куда же без Мстислава? Пересек холл с двумя грустными поскакушками в клетке – кому только в голову взбрело держать их в неволе?! – и заглянул в соседний зал.
Здесь был в разгаре шумный праздник. Музыка, уставленные снедью и бутылками столы, снующие официантки в красных платьицах в облип, гости в несусветных нарядах. Каждая женщина – словно облако или раскидистое дерево, наряд, прическа и украшения занимают столько места, что мужчинам не подойти, не шепнуть на ушко комплимент или пошлость. У кого на голове чаша с фонтаном, у кого волосы навиты на жесткий каркас и торчат во все стороны рогами, у кого платье, будто водопад над озером – блестящая ткань растекается по полу, плещется под ногами неосторожного кавалера. Танцевать парами здесь, разумеется, не могут и оттого просто клубятся в конце зала – неуклюже топчутся, кружатся. Всем смешно. Хохочут, визжат. В воздухе сладкий запашок – «веселинка».
Две стены зала были затянуты шелком с искусственными цветами, в третьей окна выходили в ночной сад: гирлянды фонарей, цветущие кусты, фонтаны с синей, зеленой и лиловой подсветкой. Четвертая стена была занята огромным видеоэкраном. Там тоже пели и плясали – но совсем не так, как на здешнем празднике.
В мягкой, бархатной черноте пылал полукруг огня. Высокое пламя то распадалось на танцующие языки, то вновь смыкалось в сплошную подвижную стену. Перед этим могучим, но нестрашным огнем метался человек в золотом костюме, с золотыми крыльями за спиной и в черной с золотом маске, до половины закрывающей лицо. Приглядевшись, Дэсс понял, что крылья – не крылья вовсе, а широкий плащ, летящий за стремительным хозяином. Он неплохо танцевал, этот человек – то легко и изящно, то неистово, буйно и жестко. Опоры под ногами не было видно, все тонуло в бархатной тьме, а сгусток живого золота вихрем кружился, вился, летал на фоне прозрачного пламени, за которым появились женские фигурки – смутные силуэты чуть темнее огня. Вскинув руки, они вдруг ринулись в пламя, пробежали насквозь – и окружили танцора, сами охваченные огнем. Горели их платья, накидки на головах, горели перчатки и туфли – плавились и стекали горящими каплями, растекались у ног. Огненные женщины раскачивались, вертелись, бежали друг за дружкой, сжимая пламенный круг, подбираясь все ближе к золотому танцору, рассыпая огненные капли с пылающих одежд. Стена огня на заднем плане съеживалась и меркла, бархатная чернота натекала на пламя.
Сквозь прорези черной с золотом маски сверкали глаза: вспыхивали яркие блики, а самих глаз и не разглядишь. Высоко подпрыгнув, танцор закружился – и кружился долго-долго, медленно опускаясь в ожерелье из горящих женщин; они остановились и согнулись в поклоне, а длинные подолы развевались, как от ветра. Раскинув руки, человек в маске запел. Сильный страстный голос ворвался из динамиков в зал, перекрыл шум, хохот и крики. Шантариваа-но – песня усталых охотников, благодарящих Ханимуна за богатую добычу. Хмельные гости дружно подхватили, и голос, сделавший бы честь и СерИву, потонул в скверных воплях.
Песня оказалась короткой; гости взревели на последних аккордах и смолкли. На экране танцор-певец сорвал с себя плащ, взмахнул им над спинами склоненных женщин. Их одежды полыхнули синим – и вмиг сгорели дотла. Нагие женщины неспешно распрямились и упорхнули в стороны, за пределы экрана. Танцор снова махнул плащом, и золото ударило в глаза, застлало экран – бегучее, переливчатое, похожее на солнечные блики на воде.
Картинка видео сменилась. Тот же танцор, но в синей маске, полуголый, стоял на берегу озера с иссиня-зеленой водой. Под водой колыхались какие-то тени.
– Что это? – спросил Дэсс у подошедшей официантки.
– Лучшее из ваших песен сезона, господин Домино. Обычная передача в эфир не вышла, поэтому – вот… – Затянутая в короткое красное платье девушка улыбнулась и протянула ему поднос с бокалом: – Не отведаете ли вина?
Дэсс не рискнул отказаться, но и пить не стал, лишь смочил в вине губы.
– Спасибо. – Он поставил бокал обратно. К счастью, кроме официантки, никто не обратил на него внимания – гости были слишком заняты весельем.
На экране Домино бросил в озеро горсть сверкающих самоцветов, и поднялись огромные волны. Иссиня-зеленая вода вздымалась и выносила на берег таких же, как он, полунагих женщин. Они оставались у ног своего повелителя, прикрытые лишь повязанными на бедрах шарфами да ожерельями из камней на груди.
Официантка не уходила. Чего она ждет – чаевых или поцелуя? Наверняка Домино был славен нахальством с женщинами, и им это нравилось. Девушка вдруг подалась ближе к Дэссу, так что он невольно отступил.
– Господин Домино, можно спросить? Зачем вы поете песни серивов?
Она сказала «серивов» – не подчеркнув заглавные буквы, как говорили все люди, кроме Мстислава.
Зачем Домино распевал охотничьи песни? Кэт его знает. Дэсс ляпнул первое, что пришло на ум:
– Надо же петь что-то новенькое. И хоть этим отличаться от других.
Сошло за вразумительный ответ. У девушки загорелись глаза.
– А правда, что вы сами охотились за песнями? Караулили серивов в лесу, в горах? Тайком делали запись?
Чтобы кэт Домино самолично добывал магические песни СерИвов? Смешно подумать!
– Конечно, нет. – Княжич порылся в памяти, собирая необходимые знания о людях. – Кое-кому хорошо заплатили. Мне подыскали СерИва, который согласился спеть в студии.
– Ах вот как… – Девушка была разочарована. – А говорили другое.
– Мало ли чего наболтают, – раздался голос Мстислава у Дэсса за спиной. – До, нам пора.
Княжич бросил последний взгляд на экран. Набегающие волны слизывали с полунагих женщин их скудный наряд, оставляя лишь ожерелья на груди. Домино наблюдал, стоя на камне над пенной водой. Потом он запел, хмельные поклонники его таланта тоже взревели и потопили в пьяных воплях сильный красивый голос. Дэсс поспешил убраться из зала.
В холле его встретили поскакушки в клетке. Два взъерошенных пучка рыжих перьев прижались друг к дружке, круглые глаза смотрели обреченно; переспелые, уже подгнившие плоды в кормушке были нетронуты. Княжич задержался, разглядывая бедолаг. Он успел надышаться «веселинки», и ему полегчало.
– Поскакушки умрут, – сообщил он Мстиславу. – Их нельзя держать в неволе.
Телохранитель тоже остановился, мрачно взглянул на пленниц.
