У меня от жалости заныло сердце. С языка просилось: «Я люблю тебя» – однако ей и без моих признаний было плохо. Дать бы дельный совет – но я понятия не имел, какой именно. И утешать я не умею.
– Ты советовалась с мистером Эрроу?
– Первым делом. А он сказал: «Как ни раскладывай, из трех несчастных людей трех счастливых не сделаешь. Подумай, с кем ты будешь менее несчастна; а мужчины сами о себе позаботятся».
Юна-Вэл опустила голову, теребя перчатку. Пальцы у нее были длинные и изящные. Я вспомнил, какой сильной казалась ее рука, когда была одета в биопласт.
– Капитан Сильвер, вы непозволительно раскисли.
Она подняла влажные глаза.
– Не можешь предать Израэля – и хорошо, – продолжал я. – Вообще не понимаю, зачем все страдания: на твоем месте я выбрал бы именно его и успокоился.
Юна-Вэл разглядывала меня, словно услышала бог весть какое откровение.
– Джим, а почему… Прости глупое любопытство… Почему ты не говоришь: «Выбирай из двух третьего – Джима Хокинса?»
– Потому что я люблю тебя.
Лучше б я помолчал. Она разрыдалась – неудержимо, горько, задыхаясь и зажимая рот рукой. Я прижал ее к себе, мучаясь от невозможности укрыть, защитить, уберечь от боли, которая рвет ей сердце.
Юна утихла, но вздрагивала от подавленных, загнанных вглубь рыданий. Бедная моя. Сильная смелая Юна, измученная до последнего предела.
– Капитан Сильвер, возьмите себя в руки.
Она отстранилась, зачерпнула горсть снега, умылась и перчаткой обтерла лицо.
– Ты очень похож на Израэля.
– Я рад. – Я в самом деле был польщен.
– И на Александра, – добавила она.
На это я не нашелся, что ответить. Оглядел мутное темное небо, надеясь увидеть огни приближающегося глайдера – ведь было обещано, что скоро пожалует наш капитан с Мэем, Крисом Деллом и планет-стрелком. Небо было пусто, только снег летел.
– Пойдем; я распоряжусь насчет ужина. Правда, у нас кормят не так вкусно, как на «Испаньоле».
Она улыбнулась:
– Спасибо тебе.
Мы поднялись по ступеням. Прозрачная дверь открылась, изнутри дохнуло теплом. За стойкой администратора хохотала Шейла – Хэндс рассказывал ей что-то уморительное; поюн Александр бегал по стойке и что-то вынюхивал. Лисовин встретил Юну-Вэл настороженным взглядом и пошел ей навстречу.
Стоя на пороге, я оглянулся на море, на цепочку фонарей на берегу. Слева небо было светлее: там стояли соседние гостиницы, а еще дальше, не видимый отсюда, лежал Бристль. Под сердцем опять шевельнулась тревога и глухая тоска. Что-то я потерял, и нужно срочно искать…
Том поздоровался с Юной-Вэл и обратился ко мне:
– Я сказал девчонкам, чтоб накрыли ужин на десять проглотов. – Он подождал, когда Юна отойдет к Хэндсу и хохочущей Шейле. – Джим, друг?
– Угм.
Мое «угм» получилось неубедительным.
– Не переживай, – сказал Том мягко. Затем его прозрачные зеленоватые глаза потемнели. – Я спросил, отчего Рейнборо не прилетел. Хэндс говорит: Рей и мистер Эрроу готовят места, куда прятаться, если война с RF и начальством выйдет боком. А мы с тобой как? Тоже на войну?
– Ты – нет. У тебя Шейла.
У Тома печально опустились углы губ. Мне показалось, я вижу черно-рыжую маску с поникшими усами.
– Да, – проговорил он задумчиво, – Шейла. Поэтому с войны надо вернуться. О, смотри, – лисовин указал на еле различимые огоньки в небе.
– Это не наши.
Глайдер летел не от Жемчужной лагуны, а со стороны Бристля.
Неприятно екнуло сердце. Я попытался себя успокоить: нервы разгулялись. Мало ли народу летает над побережьем, где стоит десяток гостиниц. Конечно, сейчас не сезон, однако постояльцы есть. Особенно на выходные любят наезжать. До выходных – три дня…
Маленький двухместный глайдер приземлился в стороне, возле соседней гостиницы.
– Том, – осведомился я, – ты при станнере?
Лисовин хлопнул себя по карману: запасся.
– Знаешь, – сообщил он, – я давно подумываю, что нам стоит заиметь охрану. В «Старом виноделе» есть; чем мы хуже?
– Ничем.
От соседей к нам никто не шел. У стойки раздавался смех Юны-Вэл и писк изнемогавшей Шейлы – Хэндс усердно развлекал их обеих.
Том окликнул:
– Шел! Свяжись с Молли, спроси: кто к ним прибыл?
Шейла утерла выступившие от смеха слезы и обратилась к компу.
– Один человек зашел в бар, – передала она слова Молли. – Раньше здесь не бывал.
– Приглядывай тут, – попросил я Тома и отправился в ресторан.
Лисовин не оговорил отдельный зал, и девочки накрыли в общем. Ну и ладно. Я оглядел три составленных вместе столика под длинной скатертью, еще не зажженные свечи, цветы в горшочках, нарядные салфетки. Годится.
Из ресторана я прошел в левое крыло «Адмирала Бенбоу» и постучался к матери.
– Джим?
– Я.
– Входи.
На матери был элегантнейший черный костюм. Шиньон из срезанных ею в знак траура волос получился удачный – нипочем не заметишь, что это шиньон. Роскошь золотых колечек струилась до пояса, почти скрывая ее обнаженные плечи.
– Ну? У меня будет счастье иметь невестку, которая мне ровесница? – Мать скрестила руки на груди. – Видела я, как вы миловались. Одна радость – в ней росту больше, чем в Лайне. Может, она и умом побогаче?
За притворно-язвительным тоном угадывалась нежность. Мать готова была принять кого угодно, лишь бы мне по душе.
– Мама, сейчас прилетит капитан Смоллет. Я прошу тебя прийти на ужин в ресторан.
– А твоя красотка – ты намерен меня с ней знакомить?
– Она не моя. – Я хотел сказать это твердо, чтобы не выдать себя. Не получилось.
Мать вгляделась мне в лицо. Затем обернулась к туалетному столику и открыла перламутровую шкатулку; вместо драгоценностей там оказались лекарства. Мать извлекла пузырек с таблетками:
– Выпей-ка – две или лучше три. На тебе лица нет. Джим, она…
– Ее зовут Юнона-Вэлери. И я обязан ей жизнью. – Я не стал брать таблетки и сунул пузырек обратно в шкатулку.
– Она тебя не любит? – осторожно выговорила мать.
– Нет. – У меня не было сил объяснять, что к чему. – Мама, ужин в ресторане…
– Да, – согласилась она кротко. – Я приду.
– Спасибо.
Я вышел в коридор, где на стенах багрово тлели светильники, имитирующие горсти раскаленных углей. Были бы настоящие угли – я схватил бы их и зажал в кулаке. До дикой боли, до шока. Не любит Юна меня. Не любит!
