Краем глаза Помпей увидел поднимающегося с места Цицерона. Пришлось усмирить раздражение. Взгляды сенаторов устремились сначала на невысокую фигурку сенатора, затем на Помпея. Диктатор промедлил, и Цицерон начал говорить, прежде чем Помпей успел повелительным жестом остановить его.
– Ты почти ничего не сказал о послании, которое мы отправили Цезарю. Полагаю, стоит обсудить его предложение о перемирии.
Многие согласно закивали, и Помпей сдвинул брови. Сейчас он не может позволить себе резких высказываний.
– Его условия для нас неприемлемы, – заявил диктатор. – Как он, впрочем, и рассчитывал. Своими посулами Цезарь хочет внести между нами раздор. Неужели ты веришь, Цицерон, будто он и впрямь прекратит наступление только потому, что я оставил город? Вижу, ты плохо знаешь Цезаря.
Цицерон сложил руки на узкой груди и потер пальцем шею.
– Думаю, следует обсудить все именно сейчас. Не стоит делать из этого тайны, лучше поговорить открыто. Как ты ответил ему, Помпей? Помню, ты собирался ответить.
Взгляды их скрестились, и Помпей крепко вцепился в трибуну, изо всех сил стараясь сохранить самообладание. Цицерон – человек проницательный, и Помпею хотелось иметь его в союзниках.
– Все, что я собирался сделать, – я и сделал. Я послал ему от имени сената приказ вернуться в Галлию. Я не намерен вести переговоры, пока его легионы на расстоянии дневного перехода от города, и Цезарь это понимает. Все его обещания – уловка, способ выиграть время. Они ничего не значат.
Цицерон вскинул голову:
– Согласен, Помпей. Однако хотелось бы узнать подробности. – Намеренно не замечая изумления Помпея, Цицерон повернулся к сенаторам. – Хотелось бы знать, о ком тут идет речь – о римском военачальнике или о новом Ганнибале, который не успокоится, пока не вырвет у нас власть? Неужели Цезарь имеет право требовать, чтобы Помпей покинул город? Можно подумать, мы ведем переговоры с захватчиками! Мы – правительство Рима, и нам угрожает бешеный пес – причем его войско создали и обучили мы. Нельзя недооценивать опасность. Я согласен с Помпеем. Подобного унижения нам переносить еще не приходилось и тем не менее придется отступить и собрать в Греции силы для противостояния. Власть закона не должна зависеть от прихоти наших военачальников – или мы не более чем племя жалких дикарей.
Садясь, Цицерон увидел, как на лице Помпея промелькнуло радостное удивление. Это выступление привлекло на сторону диктатора тех, кто до сих пор сомневался, и он кивком поблагодарил оратора.
– Теперь не время для долгих споров, – сказал Помпей. – Завтрашний день не принесет ничего нового, разве что Цезарь подойдет еще ближе к городу. Предлагаю проголосовать и обсудить план действий.
Под суровым взглядом Помпея никто не решился протестовать. Сенаторы один за другим поднимались, демонстрируя согласие, и ни один не посмел даже воздержаться. Наконец Помпей удовлетворенно кивнул:
– Предупредите своих домочадцев и готовьтесь к отъезду. Я приказал вернуть в город всех солдат, находящихся на пути следования Цезаря. Они понадобятся, чтобы набрать флот и подготовить наш отъезд.
Юлий сидел на поваленном дереве посреди пшеничного поля, и солнце пригревало ему спину. Кругом, куда ни посмотри, среди золотистых колосьев темнели фигуры солдат. Они отдыхали, подкрепляясь холодным мясом и овощами. Разводить костры им запретили – войско шло долинами Этрурии. Пшеница созрела; достаточно одной искры, и по полям помчатся языки пламени.
Юлий едва не улыбнулся при виде мирного зрелища. Пятнадцать тысяч самых лучших в мире солдат смеются и распевают песни, словно дети. Непривычно было сидеть вот так, в открытом поле. Слушать птиц, словно мальчишка. Нагнувшись и взяв горсть прелой листвы, Юлий понял – он дома.
– Как здесь хорошо, – сказал он Октавиану. – Ты чувствуешь? Я уже и забыл, каково это – быть на родной земле, среди своего народа. Слышишь их песню? Выучи слова, парень. Легионеры сочтут за честь научить тебя.
Юлий потер листья в ладони, затем разжал пальцы. Голоса воинов Десятого слились в единый хор и летели далеко над полями.
– Эту песню пели когда-то солдаты Мария, – вспомнил Юлий. – Перед некоторыми вещами время бессильно.
Октавиан взглянул на своего командира и, поняв его настроение, склонил голову.
– Я чувствую то же самое, – признался он. – Мы вернулись домой.
Юлий улыбнулся:
– За последние десять лет я ни разу не подходил к родному городу так близко. Я чую Рим за горизонтом, клянусь тебе. – Полководец поднял руку и указал за холмы, покрытые густой пшеницей. – Рим там и ждет нас. И возможно, ждет в страхе, хоть Помпей и пытается угрожать.
При упоминании о Помпее взгляд Юлия стал жестким. Он хотел что-то добавить, но тут подъехал Брут – за конем в пшенице вился змеистый след. Юлий поднялся, и они пожали друг другу руки.
– По сведениям лазутчиков, там одиннадцать или двенадцать когорт, – сообщил Брут.
Юлий сердито поджал губы. Двигаясь на юг, он находил пустые форты и брошенные дорожные посты. Словно зрелые фрукты, падали к его ногам любые укрепления. Однако шесть тысяч воинов противника в тылу – слишком много, даже если они не отличаются умением воевать.
– Неприятель ждет в Корфинии, – продолжал Брут. – Городишко похож на растревоженное осиное гнездо. Либо они узнали о нашем приближении, либо готовятся выступить в Рим.
Юлий оглянулся вокруг – сидящие поблизости солдаты прислушивались.
Помпей умно поступил, сняв дорожные караулы. На стенах Рима от подобных солдат больше проку, чем на пути галльских ветеранов. Юлий знал: чтобы исполнить решение, принятое на берегах Рубикона, ему придется не жалеть крови.
Брут уже проявлял нетерпение, а Юлий продолжал молчать, уставившись в пространство. Воины в Корфинии совсем неопытны, галльские легионы их просто вырежут.
– Насколько точны сведения? – задумчиво спросил Юлий.
Брут пожал плечами:
– Более или менее. Я не позволил лазутчикам показываться противнику, а укрыться там негде. Засады там тоже нет. Думаю, это единственные силы, стоящие между нами и Римом. И мы легко справимся. Видят боги, брать города мы умеем.
Юлий взглянул на Домиция и Цирона, которые возникли из густой пшеницы вместе с Регулом. Почти следом за ними шел Марк Антоний, и Юлий понял – пора решать. Придется отдать приказ пролить римскую кровь на римской земле.
Как только оборвутся первые жизни, каждый, кто предан Риму, восстанет против Цезаря. Легионы поклянутся мстить ему до самой смерти. Гражданская война станет для Юлия испытанием на прочность и, скорее всего, целиком истощит его силы. Лоб Юлия покрывался испариной: полководец лихорадочно искал решение.
– Убив их, мы лишимся всякой надежды на мир, – медленно произнес он. Домиций и Брут переглянулись, а Юлий продолжал рассуждать вслух: – Чтобы победить собственный народ, мы должны быть сильными… и хитрыми. Нам нужна преданность сограждан, а ее не добьешься, убивая людей, которые любят Рим так же, как и я.
