– А у нас достаточно солдат, чтобы одолеть Помпея? – негромко поинтересовался Марк Антоний.
Юлий взглянул на него:
– Если на нас двинутся все греческие легионы, нас растопчут. Но мы ведь пощадили солдат в Корфинии, так ведь? Слух об этом дойдет даже до Греции. Сами солдаты Помпея охотно разнесут новость. Каждый задумается – на той ли он стороне? И еще многие присоединятся ко мне.
Юлий замолчал и посмотрел на своих соратников.
– Я настигну врага, – продолжил он, – и конец может быть только один. Помпей мне никогда не уступит. Я пообещаю тем, кто сложит передо мной оружие, прощение и уважение. Я стану символом старого Рима – в противоположность новому; я напишу диктатору открытое письмо – и пусть его размножат! – и буду упрашивать Помпея предпочесть ссылку, дабы не проливать кровь сограждан. – Цезарь неожиданно рассмеялся. – Я сведу Помпея с ума.
– А кто останется управлять Римом во время твоего отсутствия? – спросил Марк Антоний.
Брут поднял глаза на Цезаря и крепко сжал пальцами подлокотники. Юлий не повернулся в его сторону:
– Ты уже показал себя, Марк Антоний. Пока я веду войну в Греции, никто не сможет управлять Римом лучше, чем ты. Выдвигай свою кандидатуру на пост второго консула, и станем править вместе. Я верю, что, когда вернусь, ты сохранишь мне верность.
Марк Антоний обнял своего командира; ноги у него подкашивались от волнения.
– Врата Рима всегда будут открыты для тебя, – сказал он.
Брут поднялся, совершенно бледный. Он как будто собирался заговорить, и Юлий бросил на него вопросительный взгляд. Но Брут поджал губы и покачал головой.
– Мне нужно проверить солдат, – выдавил наконец он и вышел из зала.
Марк Антоний расстроился. Совесть не позволила ему промолчать.
– А как же Брут, господин? Брут заслуживает того же, если не большего.
Цезарь криво улыбнулся:
– Ты, Марк Антоний, сохранишь в Риме порядок. Ты уважаешь закон и будешь с удовольствием решать повседневные дела. Однако не обижайся, ты не тот полководец, который сможет разбить Помпея. Твоя сила в другом, а Брут нужен мне именно в грядущих сражениях. Он прирожденный воин.
Марк Антоний вспыхнул – похвала ли это?
– Думаю, следует сказать об этом и ему, господин.
– Разумеется, скажу, – ответил Юлий. – А теперь к делу. Пусть Рим сегодня ликует. Во имя богов, мы же дома!
Брут вышел на крыльцо и чуть не ослеп от солнечного света. Он смотрел на текущую с Форума толпу и задыхался. Если люди его и видели – они ничем этого не показали, и у Брута возникло странное ощущение, что он невидим, точно некий призрак. Он едва не закричал – так хотелось услышать свой голос и развеять наваждение. Ему было холодно, как будто он стоял в тени, куда не проникают лучи солнца.
– Я заслужил чуть больше, – произнес Брут прерывающимся голосом.
Он с трудом разжал правую руку, – оказалось, рука пожелтела и ее свело судорогой – наверное, в тот момент, когда Цезарь отдал все Марку Антонию. Знай только Брут, что этот человек может стать его соперником, он еще в Галлии отвел бы товарища темной ночью в сторонку и перерезал ему горло. Брут представил это, и картина пришлась ему по вкусу. В нем поднималось праведное негодование. Там, на берегу Рубикона, казалось, что все полководцы идут на риск ради общего дела. А послушать Цезаря – он пришел с севера один.
Брут разглядывал спешащих мимо римлян и вдруг почувствовал, что их безразличие дает ему некую свободу, словно с него упали тяжелые оковы. Он даже пошатнулся от боли – и облегчения.
Найдя глазами мальчика, который держал его коня, Брут в оцепенении спустился по белым ступеням. Толпа вокруг двигалась и редела, подобно клубам дыма; через несколько минут Брут смешался с людьми.
Глава 5
Увидев Брута, вышедшего на крыльцо сената, Регул нахмурился. Фигура в серебряных доспехах, стоящая среди белых колонн, напоминала статую, и Регул ощутил непонятный трепет. Брут молча смотрел на окружающих, и в его неподвижности таилось что-то зловещее.
Издалека было видно, как он бледен. Регул быстро направился к нему, полагая, что случилась какая-то беда. Ему приходилось прокладывать себе дорогу, но он спешил, не сводя глаз с Брута и не обращая внимания на возмущенные оклики тех, кого толкал. Когда Брут, не сказав ни слова окружающим, взлетел в седло, Регула охватила тревога. Он окликнул товарища, но Брут только пришпорил коня и понесся вперед, сбив мальчишку, не успевшего увернуться из-под копыт.
Брут не остановился и не обернулся на крик. Он равнодушно продолжал путь, и лицо его оставалось бледным и суровым. Брут проскакал совсем рядом с Регулом, но не заметил руки, которая попыталась схватить поводья, не услышал окрика.
Гремя копытами, конь уносил Брута все дальше, и Регул тихонько выругался. Оглянулся на сенат и заколебался – отправить солдат вдогонку Бруту или сначала выяснить, что случилось? Регул и сам не мог объяснить, откуда появилось чувство опасности, отравившее ему праздничное настроение. Наконец, с большим усилием стряхнув с себя оцепенение, он поднялся по ступеням сената.
Уже на пороге Регул услышал спокойные голоса и в замешательстве потряс головой. Его воображение уже рисовало ужасные картины – а тут мирно сидит Адан со своими табличками и Цирон смотрит на вошедшего с удивлением.
– В чем дело? – спросил Цезарь.
Регул заколебался, не желая говорить о своих смешных переживаниях. Напрасно он позволил воображению так разгуляться.
– Я… увидел, как Брут уехал, и решил спросить – не нужно ли чего.
Возникла неловкая пауза, и Регул увидел, что на благородное лицо Марка Антония легла тень.
– Останься с нами, Регул, – пригласил Юлий. – Пусть твои солдаты охраняют порядок на Форуме. Ты знаешь Помпея не хуже нас, и хорошо бы тебе тоже принять участие в совете.
У Регула точно камень с души свалился. Он ошибся и правильно сделал, не сказав ничего о своем непонятном страхе. Тем не менее, усаживаясь на скамью, Регул припомнил дикие глаза Брута и решил непременно отыскать его до наступления вечера. Загадок он не любил и доверчивостью не отличался. Приняв решение, Регул мог спокойно обсуждать текущие дела, и мысли о случившемся больше его не волновали.
За прошедшие годы дом Сервилии почти не изменился. Трехэтажное здание было по-прежнему чистым и ухоженным, и один-единственный факел все так же горел над входом днем и ночью.
Брут кинул какому-то мальчишке монету, чтобы тот присмотрел за лошадью, и вошел в главный зал, на ходу снимая шлем и вытирая вспотевший лоб.
Лица бывших в зале людей казались ему пустыми, и, назвав себя слугам, Брут стоял, словно актер, который не вовремя вышел на сцену и не знает, куда повернуться. Ему казалось, что стук его сердца заглушил обращенные к нему слова раба.
