Юлий встрепенулся.
– Где? – вскинулся он, готовый мчаться туда.
– В самой середине. Там, где дрался Лабиен.
– Проводи меня, – потребовал Юлий, пуская коня рысью.
Им овладел настоящий страх. Руки дрожали – то ли от пережитого волнения, то ли от этого известия.
Оба всадника ехали по полю сражения, где кипела привычная работа: солдаты складывали захваченное оружие, мальчишки-водоносы торопливо разносили воду – легионеры не пили много часов. Солдаты радостно приветствовали командующего. К ним присоединялись другие, и скоро крики тысяч глоток слились в едином восторженном вопле.
Юлий почти не слышал легионеров. Он не мог отвести взгляд от обмякшей фигуры в серебряных доспехах, лежащей немного в стороне от большой кучи мертвых тел. Когда Юлий спешился, в глазах у него щипало от слез, говорить он не мог. Воины нового Четвертого легиона почтительно посторонились. Юлий опустился на колено и смотрел на бледное лицо друга детства.
Все вокруг было покрыто кровью, и на этом фоне кожа Брута казалась мраморно-белой. Юлий вынул из-за пояса кусок полотна и стал осторожно вытирать запекшуюся кровь, смешанную с грязью.
Брут открыл глаза. Вместе с сознанием к нему вернулась боль, и он застонал. Скула и губы у него распухли, из уха сочилась кровь. Устремленный на Юлия отсутствующий взгляд постепенно становился осмысленным. Брут попытался подняться. Сломанная рука не слушалась; раненый упал на спину и слабо вскрикнул. Губы его зашевелились, открывая окровавленные зубы, и Юлий нагнулся ниже.
– Теперь убьешь меня? – прошептал Брут.
– Нет, – ответил Юлий.
Брут прерывисто вздохнул:
– Значит, я уже умираю?
Юлий смотрел на него:
– Возможно. Ты заслужил.
– А Помпей?
– Убежал. Я его все равно найду.
Брут попытался улыбнуться и надрывно закашлялся. Юлий молчал; взор его был суров, как смерть.
– Выходит, нас разбили, – слабо произнес раненый. Он попытался выплюнуть кровь, но ему не хватило сил. – Я боялся, что тебя не увижу… думал, со мной покончено.
Юлий печально покачал головой.
– И как мне с тобой поступить? – пробормотал он. – С чего ты взял, что я тебя не ценю? Я не оставил тебя в Риме, потому что ты мне нужен рядом. Я едва поверил, когда Сервилия мне рассказала. Я твердил: «Брут меня не предаст, кто угодно, но не он». Мне было очень больно. И теперь больно.
Глаза Брута наполнились слезами боли и унижения.
– Иногда мне просто хотелось что-то делать и не думать, что великий Цезарь сделал бы это лучше. Даже когда мы были мальчишками. – Брут сжал челюсти, переживая приступ боли. – Все, чего я добился, я добился сам. Мне многое приходилось преодолевать… Какой-нибудь слабак на моем месте давно бы загнулся. Я буквально истязал себя, а тебе все удавалось само собой. У тебя все получалось легко… Только рядом с тобой я чувствую, что ничего не добился в жизни.
Юлий смотрел на распростертое тело человека, которого помнил столько, сколько себя.
– Почему ты не мог радоваться вместе со мной? – Голос Юлия прервался. – Почему предал меня?
– Я устал быть вторым, – ответил Брут, показывая окровавленные зубы. Он пошевелился и задохнулся от приступа боли. – Не думал я, что Помпей такой глупец. – Брут видел холодный взгляд Юлия и понимал, что сейчас, пока он лежит беспомощный, решается его судьба. – Ты сможешь меня простить? – прошептал он, поднимая голову. – Это моя последняя просьба.
Юлий не отвечал так долго, что Брут откинулся назад и закрыл глаза.
– Если ты останешься жить, – произнес наконец Юлий, – о прошлом забудем. Ты понял, Брут? Ты мне нужен.
Неизвестно, слышал ли Брут. Опухшее лицо сделалось еще бледнее, и лишь биение жилки на шее показывало, что он жив. С бесконечной осторожностью Юлий вытер лицо друга от крови и, прежде чем встать, приложил тряпицу к его сломанной руке.
Поднявшись, Юлий увидел рядом Октавиана, которого увиденное потрясло.
– Октавиан, пусть за этим воином присмотрят. Он серьезно ранен.
Октавиан медленно закрыл рот.
– Господин, я прошу…
– Пойдем, парень. Мы слишком долго были вместе, чтобы я мог поступить иначе.
После некоторого колебания Октавиан склонил голову:
– Слушаюсь, господин.
Глава 21
Лагерь Помпея стоял на макушке холма, возвышающегося над равниной. Через зеленые лишайники местами просвечивал голый серый камень – ни дать ни взять череп. Единственный звук в этих местах – шум ветра. Ветер и завывал, и стонал, и свистел – на такой высоте ему было раздолье.
Юлий поднимался к воротам лагеря. Внутри рабы зажгли большие факелы. Над равниной плыли полосы черного дыма.
Командующий остановился и окинул взглядом поле боя. Солдаты под руководством офицеров наводили порядок. Там, где произошло столкновение двух армий, по земле длинным извилистым шрамом тянулась линия трупов. Они лежали там, где погибли. Отсюда, с высоты, это казалось частью пейзажа – пересекающее равнину небольшое возвышение.
Юлий закутался в плащ и получше застегнул пряжку.
Помпей выбрал для своей цитадели хорошее место. Верхушка холма пологая, а проход наверх узкий и заросший, словно даже дикие козы старались избегать такой крутизны. Конь с большой осторожностью переступал ногами, и всадник его не торопил. Юлий еще не осознал последних событий: бег мыслей, обычно неудержимый, замедлился под тяжким грузом воспоминаний. Всю жизнь он сражался с врагами. Всегда противопоставлял себя кому-то – он не Сулла, он не Катон, не Помпей. А теперь Юлий живет в мире, где их нет, и оказалось – свобода от врагов несет в себе страх.
Юлию очень хотелось, чтобы был жив Кабера, чтобы он мог привести старика сюда, на вершину холма. Лекарь понял бы, почему в этот момент Юлий не может радоваться. Здесь так легко – быть может, действовал разреженный воздух высоты? – представлялись призраки тех, кого уже нет. Что есть смерть? И Рений, и Тубрук так же лежат в могилах, как Катон или Сулла. Не важно, кто ты; рано или поздно твоя плоть обратится в прах.
Позже Юлий принесет богам благодарственные жертвы, но сейчас он поднимался по холму в странном оцепенении. Совсем недавно он сразился с огромной армией, и победа была такой недавней, что казалась ненастоящей.
Юлий приблизился к вершине, и над ним навис огромный форт, выстроенный Помпеем. Каждое бревно, каждый камень доставили на вершину холма снизу – очередное свидетельство силы и изобретательности римлян. Юлий собирался сжечь лагерь, но теперь, стоя на плоской площадке, решил: пусть стоит в память о тех, кто погиб. Нужно же оставить что-нибудь и для них в этом пустынном месте, где смешанную с кровью землю ветер скоро осушит и развеет без следа. Через несколько дней, когда легионы уйдут, лагерь станет прибежищем диких зверей – до тех пор, пока время не превратит его в руины.
