Вокруг стояли люди, и его сердце сжалось от страха. Брут узнал их. Он воевал вместе с ними в Испании и Галлии и считал своими братьями. Теперь на их лицах была ненависть.
Кто-то нагнулся к Бруту и вложил ему в левую руку маленький холодный нож:
– Если у тебя осталась хоть какая-то честь, ты перережешь себе глотку. – Слова прозвучали как плевок.
Брут ненадолго потерял сознание, а когда очнулся, они по-прежнему стояли рядом и нож по-прежнему лежал между рукой и забинтованными ребрами. Неужели прошло лишь несколько секунд? Ему казалось, миновали часы, хотя гости стояли в тех же позах.
– Не захочет сам – поможем, – хрипло проворчал один из воинов.
Другой кивнул и потянулся за ножом. Брут выругался и попытался отодвинуться от шарящих пальцев – ему не хватило сил. Им овладел страх: он не хотел умереть вот так, в вонючей палатке, и попытался кричать, но во рту пересохло. Брут понял, что нож забрали, и ждал смерти.
– Сначала вложи ему в руку, – услышал он и ощутил, как кто-то раздвигает его ослабшие пальцы.
Среди этого ужаса раздался чей-то новый голос:
– Чем вы тут заняты?
Голос был незнакомый, но посетители сразу отпрянули от постели, а вошедший продолжал сердито кричать, пока они выскакивали мимо него наружу. Брут лежал на спине и прерывисто дышал, не чувствуя ножа в руке. Послышались чьи-то шаги, и он увидел лицо склонившегося над ним центуриона.
– Мне нужен охранник, – прошептал Брут.
– У меня нет лишних людей, – холодно заявил центурион.
Ночь на равнине запылала множеством погребальных костров. Тьма в палатке немного рассеялась, и взгляд центуриона упал на горшок с похлебкой, стоящий на деревянном табурете. Он взял его в руки и сморщился – там плавали какие-то вонючие склизкие ошметки.
– Я скажу, чтобы тебе принесли поесть и чистый ночной горшок, – с отвращением произнес воин. – Это я, так и быть, сделаю.
– Спасибо, – сказал Брут, от боли опуская веки.
– Я твоей благодарности не желаю, – сердито отрезал центурион.
Брут, не открывая глаз, поднял нож:
– Они позабыли здесь вот это.
Центурион хмыкнул:
– Оставь себе. Я слышал, что они говорили. Может, они и правы. Только не их руками и не в мою стражу. Вдруг ты подумаешь, да и сам решишься. Так-то приличнее.
Огромным усилием Брут отшвырнул нож и услышал, как тот упал на земляной пол где-то недалеко. Центурион больше ничего не говорил и вскоре ушел.
Костры трещали несколько часов, солдаты возносили молитвы богам, а потом Брут опять провалился в сон.
На рассвете крики раненых в палатке стали громче. Лекари зашивали, промывали, бинтовали – старались как могли. Потом большинству раненых все равно станет хуже.
Легкий сон Брута прервался от неожиданно наступившей тишины. Он поднял голову и увидел, что в палатке стоит Юлий. Перед консулом стонать не пристало – тех, кто кричал во сне, быстро растолкали.
С огромными усилиями Брут приподнялся. На него без стеснения таращились другие раненые. Чувствуя их неприязнь, Брут решил, что никому не покажет своих страданий. Изо всех сил он сжал челюсти: сломанная рука страшно болела.
Юлий тем временем подходил к каждому раненому, говорил им какие-то слова. Солдаты оставались сидеть гордые и довольные, словно консулу удалось облегчить их муки.
Показалось ли Бруту, или на самом деле, когда Юлий приблизился к нему, все вокруг насторожились. Консул Рима подвинул к ложу Брута табурет и тяжело сел.
Глаза Юлия покраснели от дыма, но доспехи на нем сверкали, и рядом с ранеными командующий выглядел свежим и отдохнувшим.
– За тобой тут ухаживают? – спросил Юлий, глядя на бинты, которыми было обмотано израненное тело его друга.
– Цветы и фрукты – каждое утро, – ответил Брут.
Он открыл рот, собираясь что-то добавить, но не смог.
В темных глазах, пристально смотревших на Брута, светилось искреннее участие. Поверить в такое трудно, но, видимо, Юлий и вправду простил. У Брута заколотилось сердце, в глазах потемнело. Лихорадка еще не прошла, очень хотелось опять провалиться во тьму. Брут не нашел в себе сил ответить на взгляд Юлия и смотрел куда-то в сторону.
– Почему не убил меня? – прошептал он.
– Ты мой старый друг, – сказал Цезарь, придвигаясь ближе. – Сколько раз ты спасал мою жизнь. Разве я могу отнять твою? Нет.
Брут потряс головой, не в силах постичь друга. Ночью он думал, что умрет от стыда, и жалел, что выкинул нож.
– А все думают – меня нужно убить, – сообщил он, вспоминая о ночных гостях и испорченной еде.
– Они просто не понимают, – отозвался Юлий, и Брут возненавидел его за милосердие.
Каждый римлянин отныне будет знать, как Цезарь пощадил своего друга-предателя. Брут представил, как поэты начнут кропать душещипательные вирши, и ему захотелось плюнуть. Однако, глядя на Цезаря, Брут ничем не выдал своих мыслей. После случившегося придется считать, что под Фарсалом он заново родился. Может быть, удастся сбросить старую кожу и начать жизнь с чистого листа. Стать опять Цезарю другом, но не стремиться быть ему равным. Нет, это невозможно после того, как Юлий простил его, проявив поистине тошнотворное великодушие. Юлий даровал Бруту жизнь, и теперь он не знал, как с этим жить.
Против воли Брут стиснул зубы и простонал, раздираемый противоречивыми чувствами. Словно на расстоянии, он ощущал на лбу руку Цезаря.
– Ты поосторожнее, – попросил Юлий, – ты еще совсем слабый.
Глаза Брута наполнились слезами – он пытался бороться с охватившим его отчаянием. Хотелось вернуть последние два года – или же со всем смириться. Он понимал, что больше не выдержит. Просто не выдержит.
Брут закрыл глаза, чтобы не видеть сидящего рядом с ним человека. Когда через некоторое время он открыл их, Юлий уже ушел. Под осуждающими взглядами раненых солдат Брут не мог позволить себе заплакать от испытываемой им ненависти и любви.
Глава 22
За много дней похода легионеры Десятого и Четвертого сильно устали и изголодались. Припасы кончались, а до нового урожая было далеко – из земли торчали только небольшие зеленые ростки. Запасы воды протухли, солдаты постоянно недоедали. Даже у коней из-под толстого слоя пыли на боках выдавались ребра, но шли они пока твердо.
Каждый раз, когда Юлий думал, что цель близка, в очередном поселении сообщали новые известия о Помпее и его коннице, и приходилось идти все дальше и дальше – на восток. Они почти догнали Помпея, но тут беглец совершил резкий рывок и добрался до побережья.
Стоя на причале, Юлий тер усталые глаза и смотрел на бесконечные серые волны, на которых качались шесть галер. Их стремительные тонкие силуэты напоминали хищных птиц. Они несли дозор в морях между Грецией и Малой Азией и дожидались Юлия.
