Октавиан не стал упоминать, как стражники дворца досаждают легионерам Десятого. Для Юлия его возлюбленный Десятый дороже собственной жизни. Стоит ему услыхать, что с легионерами плохо обращались, – горны затрубят войну, прежде чем начнется новый день.
Юлий молча постукивал пальцами у себя за спиной.
– Семь дней! – бросил Юлий. – И что ж мне – задрать хвост и побежать выполнять распоряжения златолицего мальчишки? Если это вообще желание фараона, а не каприз советников. Да Александр бы в ужас пришел, увидев, как со мной обращаются в его городе… Знаешь, они считают Александра богом.
– Ты говорил, – кивнул Октавиан, но Юлий, казалось, не слышал.
Консул молчал, уставившись в одну точку, словно охваченный новой мыслью.
– Его статуи стоят в храмах, ему воскуряют фимиам и приносят жертвы. Удивительно. Порфирис говорил, что и Птолемей тоже бог. Вот странный народ! А для чего оскоплять людей? Не станут же они сильнее или умнее? Какой в том прок? Там, у фараона, я видел несколько таких – то ли мужчины, то ли женщины. Может, это как раз и есть евнухи? Мне много чего странного довелось повидать – помнишь головы у некоторых свевов? Невероятно!
Октавиан внимательно наблюдал за своим командиром. Похоже, тот все высказал. Не стоит, пожалуй, оставлять консула одного в подобном настроении, но Октавиан уже зевал – ночь была на исходе. Скоро, наверное, рассветет.
Высокие бронзовые двери растворились, и вошел Домиций. Увидев встревоженное лицо товарища, Октавиан поднялся.
– Юлий, – сказал Домиций, – ты должен это видеть.
– Что именно? – уточнил Юлий.
– Не знаю точно, – ухмыльнулся Домиций, – там у ворот человек… вроде нашего Цирона. Он принес ковер.
Юлий непонимающе смотрел на собеседника:
– Продает ковер?
– Нет, говорит, что это подарок от царицы Египта.
Юлий переглянулся с Октавианом.
– Хотят загладить свою грубость, – пожал плечами Октавиан.
– Пропустите, – распорядился Юлий.
Домиций тут же исчез и вернулся, сопровождаемый огромным египтянином. Юлий и Октавиан услышали тяжелые шаги задолго до того, как тот вошел в двери. Домиций не преувеличивал. Гость был высок и бородат; в мощных руках он держал объемистый золотой сверток.
– Честь и слава тебе, консул, – произнес великан на безупречной латыни. – Я принес тебе дар от Клеопатры – дочери Исиды, царицы Египта, благородной супруги Птолемея.
Говоря, он с величайшей осторожностью опустил свою ношу на пол. Внутри свертка что-то шевельнулось, и Октавиан выдернул из ножен меч.
Пришелец вздрогнул и поднял вверх руки.
– Прошу тебя, господин, тебе ничто не угрожает, – сказал он.
Октавиан шагнул к свертку, держа перед собой меч, а египтянин быстро опустился на колени и стал поспешно разматывать ковер.
Из свертка выкатилась молодая женщина и грациозно, как кошка, уперлась в пол руками и коленями – потрясенный Юлий открыл рот. Небольшой лоскут желтого шелка прикрывал ее грудь, еще один охватывал бедра, оставляя открытыми стройные ноги. Кожа у нее была темно-золотистая, волосы растрепались, пока ее несли в ковре. Густые кудри падали на лицо, которое разрумянилось от жары и пребывания в неудобной позе. Юлию показалось даже, что она тихонько выругалась.
Пока римляне стояли, застыв от изумления, женщина непринужденно сдунула со лба непослушную прядь. Взгляд ее остановился на Юлии; она постаралась принять более величавую позу и медленно поднялась.
– Я – Клеопатра, – сказала гостья. – Я желаю говорить с тобой, Цезарь, наедине.
Юлий был околдован. Тело танцовщицы, тяжелые веки, полные чувственные губы. В полутьме сверкали золотые серьги, шею обвивало гранатовое ожерелье – словно капли крови на смуглой коже. Молва не лгала – царица действительно красива.
– Оставьте нас, – приказал Юлий, не сводя с нее глаз.
Октавиан колебался, но, перехватив взгляд Юлия, последовал за Домицием и бородатым египтянином.
Юлий пересек комнату, подошел к столу и, выгадывая время, чтобы прийти в себя, налил в серебряный кубок красного вина. Царица тоже подошла и приняла кубок обеими руками.
– Что заставило тебя явиться ко мне таким образом? – спросил Юлий.
Прежде чем ответить, Клеопатра жадно отпила вина. Нелегко, должно быть, пробыть так долго в толстом свернутом ковре, подумал Юлий.
– Если бы я прибыла открыто, меня бы схватили приближенные фараона. В столице я отнюдь не желанный гость, во всяком случае теперь.
Она смотрела Юлию в глаза, и ему сделалось неловко от ее прямоты. Жестом он пригласил гостью сесть вместе с ним на скамью. Клеопатра не спеша села, поджав под себя ноги.
– Почему царица не может приехать в собственный город? – поинтересовался Юлий.
– Потому что я веду войну, Цезарь. Мои войска стоят на границе Сирии и не могут войти в Египет. Явись я сюда открыто – и моя жизнь кончена.
– Не понимаю, – признался Юлий.
Она придвинулась ближе, и Юлий почувствовал густой аромат благовоний, поднимающийся от ее кожи. Он был взволнован присутствием молодой полураздетой женщины, но старался этого не показать.
– Моему брату Птолемею тринадцать лет, – сообщила царица, – и его слово ничего не значит. Все решает Панек.
– Твоему брату? – переспросил Цезарь.
Она кивнула:
– Он мне и брат, и муж. – Клеопатра заметила его удивление и засмеялась волнующим грудным смехом. – По нашим законам, консул, так полагается – чтобы не нарушить чистоту крови. Мы правили вместе с ним, как правил мой отец со своей сестрой – моей матерью. Когда Птолемей войдет в возраст, я рожу нам детей, и они будут править после нас.
Юлия это открытие озадачило. Воцарилось молчание, и консул лихорадочно думал, что сказать.
– Ты хорошо говоришь на моем языке, – нашелся он наконец.
Она опять засмеялась и окончательно покорила Юлия:
– Меня обучил мой отец; нужно сказать, в нашем роду я первая, кто знает язык Египта. Может, ты желаешь говорить по-гречески? Греческий – мой родной язык.
– Мне приятно это слышать, – серьезно ответил Юлий. – Всю жизнь я восхищаюсь Александром. И теперь счастлив беседовать с той, что принадлежит к роду его славного полководца.
– Египет зовет меня, Цезарь, и этот зов воспламеняет мою грудь, – произнесла Клеопатра.
Эту гладкую золотистую кожу, думал тем временем Юлий, каждый день умащают душистыми маслами. Прикоснуться к царице было бы великим наслаждением.
– Но трон ты не можешь занять, потому что боишься, – мягко проговорил он.
Клеопатра презрительно выдохнула:
– Только не моих подданных. Народ чтит богиню, которую я воплощаю на земле.
