– А разве нет? – настойчиво продолжал Юлий. – Скажи мне, в чем я просчитался с тех пор, как вернулся? Разве я не выполнил свои обещания? Спроси у легионеров Десятого или Четвертого, которым раньше командовал, – солдаты в моих поступках не видят ничего дурного.
Брут почувствовал поднимающийся в собеседнике гнев и погасил собственный. Юлий хоть и позволяет ему больше, чем кому бы то ни было, даже Марку Антонию, но ровней себе не считает.
– Обещания ты выполнил, – примирительно отозвался Брут.
Юлий прищурился, как будто искал в словах собеседника скрытый смысл; затем его лицо прояснилось, и Брут от облегчения весь покрылся потом.
– Удачный был год, – сказал Юлий, кивая самому себе, – мой сын подрастает, а со временем, думаю, народ примет и Клеопатру.
Брут заставил себя промолчать, понимая, что это деликатная тема. Горожанам понравился новый храм Венеры. В день открытия они стекались огромными толпами, восхищались постройкой и приносили пожертвования. Внутри храма перед ними представала статуя Венеры с лицом египетской царицы. К негодованию Цезаря, кто-то осквернил статую, подрисовав ей золотой краской соски. Пришлось выставить в храме постоянную стражу и объявить награду за сведения о виновнике. Однако донести никто не спешил.
Брут не смотрел Юлию в глаза, боясь рассмеяться над его суровым видом. Терпению Цезаря есть предел, и Брут, даже если начинал поддразнивать друга, этот предел отлично знал. Посмеиваться над тщеславием Юлия – удовольствие опасное, диктатор сносит насмешки только в те дни, когда ему приедаются празднества и триумфы.
Потихоньку от Юлия Брут сжал руку в кулак и просунул большой палец между средним и указательным. Неужели горожане не соскучились по плавному течению повседневной жизни? Рим не знает покоя – диктатор то объявит новые большие игры, то вдруг решит, что очередной триумф состоится на следующей неделе. Горожане постоянно навеселе – им выдают вино, – но Бруту, с его постоянной досадой, их веселость уже казалась неестественной.
Он получил немалое удовольствие, наблюдая за Галльским триумфом, когда грязного и обросшего Верцингеторикса волокли в цепях на казнь. На представлении с волками и кабанами Бруту досталось одно из лучших мест. На Тибре сделали запруду, чтобы устроить морское сражение, и вода там покраснела от крови. Чудеса следовали одно за другим; сенаторы пришли в экстаз и называли Цезаря не иначе как «император» и «диктатор». Надпись на его очередной статуе была простая: «Непобедимый бог». Увидев ее, Брут два дня беспробудно пил.
Часто ему хотелось просто сесть на коня и уехать из города. Юлий отсыпал ему достаточно денег, хватит на покупку дома и на безбедную жизнь. Когда становилось совсем уж невыносимо, Брут мечтал взять корабль и уплыть подальше, куда-нибудь, где нет Юлия и где можно обрести покой. Хотя кто знает – есть ли вообще такие места на свете? Как неразумный ребенок расчесывает подсохшую ранку, так и Брут неизменно возвращался к Юлию, словно зачарованный, и все больше и больше погружался в пучину своей тоски.
– Ты собираешься в сенат? – спросил он, чтобы нарушить молчание.
Юлий фыркнул:
– В это сборище торговцев речами, где можно за бронзовую монетку купить тысячу слов? Нет уж, мне нужно написать письмо парфянскому царю. Я не забыл, по чьей милости погибли Красс и его сын. Долг старый, но я должен рассчитаться за тех, кого нет в живых.
– Я уж решил, что тебя окончательно опьянили наслаждения Рима, – мягко произнес Брут. – Значит, ты почувствовал запах весны?
Юлий улыбнулся этому замечанию:
– Может быть. Я – старый боевой конь, дружище, а империю не построишь, сидя в сенате. Я должен быть везде.
– Легионеры Десятого уже не молоды, – ответил Брут. – Трудно поверить, но они очень охотно отправились на свои новые земли.
Юлий усмехнулся:
– Убивать всегда найдутся желающие. Наберем новые легионы, которые никогда не слышали боевых труб, никогда не шагали до полного изнеможения, как доводилось нам с тобой. Чем прикажешь мне заняться после моего последнего триумфа? Сидеть и улыбаться, дожидаясь, пока вырастет сын? Я не создан для спокойной жизни. – Он улыбнулся. – Впереди Египетский триумф. Чтобы его подготовить, в город съехалась целая уйма художников и зодчих. – Юлий смотрел в пространство, думая о том, как опять поразит Рим. – Это будет величайший триумф в истории города, я обещаю.
– Неужели такое возможно после того, что мы видели в прошлый раз? Народ все еще судачит о морском сражении на Марсовом поле, – сказал Брут, стараясь не выдать отвращения.
Во время этого представления пленные солдаты дрались на маленьких галерах с преступниками, приговоренными к смертной казни. Большой водоем, в котором устроили морское сражение, был неглубоким, и трупы участников, лежавшие на дне, напоминали заросли темных кораллов. После боя светлая вода стала похожа на густую красную похлебку, а когда запруду разрушили и вода потекла в Тибр, река тоже покраснела. И не один день над Римом витал запах гниющей плоти.
Юлий похлопал друга по плечу и, потягиваясь, встал:
– Для последнего триумфа я припас кое-что новое. – Он, казалось, собирался открыть свой план, но только хитро ухмыльнулся. – Я позабочусь, чтобы тебе досталось лучшее место на Форуме. Обязательно приведи свою новую подругу.
Брут кивнул, хотя этого делать не собирался. Он вспомнил о своей матери – захочет ли Сервилия видеть, как Цезарь демонстрирует свою царицу и свое непомерно раздутое чванство?
– Жду с нетерпением, – сказал он.
Когда окончилось заседание сената, Марк Антоний отправился с Форума домой к Юлию. За его спиной шли шесть вооруженных ликторов, но он едва о них помнил и не замечал расступающейся толпы прохожих.
Марк Антоний ожидал, что в отсутствие Юлия дебаты пойдут более оживленно. Плохо же он знал сенаторов! Эти люди боятся пустого кресла Юлия больше, чем самого диктатора. Ясное дело – ведь ему сообщают обо всех выступлениях. Писцы Юлия записывали каждую речь, вплоть до самых ничтожных, и даже люди вроде Цицерона раздражались от непрестанного скрипа.
Порой предмет обсуждения заставлял всех биться без оглядки, с былой страстью. Юлий упразднил налоговую систему римских колоний. В нескольких странах право сбора денег передавалось местным жителям. Греки слишком умны, чтобы после неудачного мятежа уменьшить сборы, но вот претор Испании приехал в Рим и жаловался на случаи подкупа. До гражданской войны сенаторы – хлебом не корми – любили обсуждать подобные вопросы. Вот и теперь, когда они пустились в споры, стали предлагать каждый свое, натянутость чуть-чуть ослабла.
Марку Антонию запомнился один поучительный момент. Кассий в своей речи намекнул, что корень зла – в самой системе, и тут его взгляд упал на писца, который все добросовестно записывал. Худое лицо сенатора слегка побледнело, а пальцы нервно постукивали по кафедре. Дебаты как-то сразу увяли, и претор Испании отправился домой, не дождавшись решения по своей жалобе.
