Увы, король, похоже, так и не простил своего первого министра за сцену во время казни. После этого дня их отношения разладились. Келдон не мог отправить Каладиуса в отставку – он прекрасно понимал, что великий маг не допустит этого, и что его могущество достаточно велико, чтобы противостоять даже правителю Латиона. Он не мог даже вырваться из-под навязчивой опеки этого старика, поскольку Каладиус за долгие годы устроил всё так, что нити управления королевством каким-то неведомым образом в итоге оказывались в его руках.
Постаревший Келдон боялся и ненавидел Каладиуса, как ненавидят строгого учителя, или как ребёнок ненавидит няньку, которая запрещает ему выбираться из колыбели. В страхе своём он старался не выказывать эту ненависть чересчур явно, но всё же каждый видел её невооружённым взглядом.
Знал об этом и Каладиус. И ему было всё равно. Он добрался уже до тех вершин, когда ему была не нужна даже дружба монархов, коль уж они всё равно были вынуждены уступать его мягкой силе. Сказать по правде, великий маг и не расстроился тому, что их дружбе с Келдоном пришёл конец. Похоже, он не обладал для этого достаточной сентиментальностью. Он лишь сделал себе пометку на память, что за королём нужно лучше присматривать, чтобы у него не возникло соблазна избавиться от постылого министра.
Теперь мы перенесёмся сразу на несколько десятилетий вперёд. Мы не увидим ни сына Келдона, ни даже его внука. И застанем лишь последние дни жизни его правнука, короля Тредда Бездетного.
***
При латионском дворе давным-давно уже знали, что по-настоящему неизменно лишь одно – существование первого министра. Казалось, он был всегда. Легенды о нём придворные слыхали ещё от своих дедов. Он казался столь же древним, как сам дворец, и это выглядело естественным ходом вещей. Во всём Латионе не было ни одного человека, включая короля, кто посмел бы перечить этому вечно одетому в чёрное худощавому старику со странным, словно покрытым шрамами лицом.
И действительно, кожа на лице Каладиуса уже почти исцелилась, но это было и неважно, ведь ему (настоящему ему) было уже больше девяноста лет, так что он теперь и безо всяких шрамов походил на немолодого человека неопределённого возраста. Будь он простым смертным, то, пожалуй, ему можно было бы дать лет сорок пять – пятьдесят, но с каждым годом время будто бы всё больше теряло власть над ним, а полное отсутствие растительности на голове и вовсе усложняло любую попытку определить его возраст.
Он уже сейчас был человеком-легендой, к тому же одной из тех легенд, которые предпочитают рассказывать шёпотом. Его уважали, но уважение это было густо замешано на почти мистическом страхе. Порой это становилось проблемой – на заседаниях королевского Совета докладчики то и дело терялись и замолкали под гипнотическим взглядом колдуна, если им вдруг на мгновение казалось, что тот чем-то недоволен. Иногда это досадно парализовало работу.
К счастью для всех, политика в последнее время всё меньше интересовала Каладиуса, ведь он достиг в ней максимальных высот. Хотя была одна мысль, которая время от времени посещала великого мага. Иногда он задумывался, что по праву мог бы стать императором, и это было бы не так уж сложно сделать, имея его влияние. Правда, империи до сих пор так и не существовало – даже Палатий, вроде бы остающийся формально под протекторатом Латиона, существовал сейчас вполне независимо.
Дело, скорее, было в другом. Каладиус не был уверен до конца, что хотел бы быть императором. Да, это подняло бы его на новые высоты, это правда, но, сказать по правде, то, чем он был сейчас, не очень отличалось от этого. Он был могущественен – самый могущественный человек в королевстве, и при этом связанный гораздо меньшими условностями, чем король. Он мог бы править, сидя на троне, но гораздо удобнее было править, находясь где угодно.
Поэтому великий маг иногда позволял себе развлечься мыслями о возможности будущего получения короны, но никогда не думал об этом всерьёз. Возможно, однажды ему станет совсем скучно в этой жизни, и вот тогда…
Пока же Каладиус, на время оставив политические игры, вплотную занялся наукой. Он достиг уже больших успехов в области создания артефактов на основе драгоценных камней, а также металлов. Заполучив когда-то давно мангиловый меч, который и по сей день горделиво висел в великолепных ножнах над его ложем, он задумался над возможностями этого волшебного металла.
Люди издавна использовали мангил для магии. Было известно, что он многократно превосходит любой из металлов по возможностям зачарования. Однако же мангил был невероятно дорог – его привозили с риском для жизни из копей, находящихся на восточном побережье Эллора.
Мастера кузнечного дела давно пытались получить сплавы на основе мангила, и достигли в этом некоторых успехов, но результат неизменно оказывался гораздо хуже ожидаемого. Магический металл словно отторгал другие, менее благородные материалы. И вот уже много лет Каладиус работал над этой проблемой, понимая, какие перспективы откроются человечеству, если его изыскания увенчаются успехом.
Но гораздо сильнее его сейчас интересовали пределы собственных возможностей. Пока выходило так, что он, похоже, был единственным из известных ему магов, умеющих видеть структуру возмущения. Он уже хорошо поднаторел использовать это для разрушения, но великого мага всё больше интересовало – а можно ли созидать с помощью этого дара?
В теории всё выглядело достаточно просто – вместо того, чтобы разрывать условные нити, их нужно сплести. Но на практике всё оказалось куда как сложнее. Само плетение было совершенно новым для него видом деятельности, поэтому долгое время Каладиус никак не мог совладать с этой задачей. Он буквально изводил себя долгими медитациями, подолгу проводя в этом «мире возмущения», после чего иной раз отлёживался два-три дня, но всё же в течение нескольких лет никаких результатов это не давало.
И вот, наконец, великому магу удалось то, о чём он мечтал. Две нити, видимые лишь ему, соединились в единое целое, подчиняясь его воле. Однако ликование было недолгим – вернувшись сознанием в реальный мир, Каладиус не увидел ровным счётом ничего. Очевидно, что он что-то создал, но либо это что-то оказалось слишком нестабильным, либо же оно существовало и теперь, но было невидимо и неосязаемо в материальном мире.
Стало совершенно ясно, что волшебник замыслил поистине невозможное. Ему нужно было понять, чем является каждая из сплетаемых нитей, а затем сплести их верным образом. Наверное, вновь сплести платье, распущенное на нити и разбросанное по всему дворцу, так, чтобы каждая нитка вновь нашла своё место, было бы куда проще, чем то, что задумал Каладиус. Однако не в характере великого мага было отступать.
Освоив технику плетения двух нитей, которая, увы, не давала каких бы то ни было значимых результатов, Каладиус стал пытаться сплетать три и более нитей возмущения, благо, что это, в общем-то, не отличалось особенной сложностью. Вскоре он уже сплетал какие-то конструкции из полудюжины, а после и из дюжины нитей. Увы, до сих пор он так и не сумел узреть плоды своих трудов. Кажется, даже самые простые вещи этого мира, вроде пылинки или дождевой капли, состояли из десятков, если не сотен таких нитей.
