Каладиус злился, и с тем большей энергией вымещал злость на других, чем яснее понимал, что вся ответственность за это лежит на нём. Однако это явно не способствовало ускорению продвижения армии. По пути попалось ещё два-три довольно крупных города, где потребовалась помощь великого мага во взламывании ворот, в остальных же случаях он оставался в своём шатре, иной раз даже не выходя, чтобы взглянуть на сражение.
Наступил момент, когда Каладиус был вынужден признать собственную некомпетентность, поскольку она стала угрожать итогам всей операции. Поэтому он, наметив конечную цель на карте – город под названием Пиннор, лежащий в северной части залива Алиенти, другими словами – на южном берегу полуострова Лионкай, отдал бразды правления командующему Тоббсу, главе генерального штаба и первому помощнику министра войны. Сам же Каладиус взял на себя дела магические.
Это принесло свои плоды. Легионы пошли заметно бодрее, особенно после того, как великий маг и его многочисленный обоз перешёл в арьергард. Нелепая на фоне марширующих легионеров громоздкая карета не загораживала более и без того неважную дорогу, то же самое касалось и остальных подвод.
Всё же, несмотря на увеличившийся темп, было ясно, что времени в обрез. Чем ближе они подбирались к побережью Серого моря, тем ближе становились к Тайтану и его ледяному дыханию. Там, на продуваемых ветрами просторах Лионкая, которые, лишившись своих великолепных лесов, постепенно превращались в безжизненную пустыню, и в конце лета бывало уже прохладно, а ночами и вовсе могли случаться заморозки. Кроме того, Загадочный океан то и дело гнал к суше тяжёлые дождевые тучи, что делало дороги совершенно непроходимыми.
Каладиус подгонял командующего Тоббса, требуя, чтобы к концу лета они добрались хотя бы Пиннора, если уж не удастся дойти до кромки Серого моря. Тоббс делал всё возможное и невозможное, лишь изредка пытаясь урезонить великого мага, напоминая об усталости армии и перебоях со снабжением. Но Каладиус ничего не хотел слушать. Он не хотел даже представить, что его великий замысел может быть разрушен всего лишь из-за слабости и несовершенства этих людей.
***
Когда Каладиус занемог, он сперва списал это на усталость. Конечно, по меркам всех прочих участников похода он путешествовал в царских условиях – вкусно ел, мягко и тепло спал, комфортно передвигался. Но всё же это был уже старик, который прожил на свете больше, чем весь штаб вместе взятый, а потому даже такое путешествие не могло пройти бесследно.
Вскоре у него начался жар, и мэтр Петан, придворный лекарь, которого Каладиус прихватил с собой на всякий случай, осмотрев высокопоставленного пациента, поставил неутешительный диагноз – алая лихорадка.
Алой лихорадки люди боялись едва ли не больше синивицы, хотя она была далеко не так заразна – эпидемии если и случались, то значительно реже и значительно меньше по масштабу. Однако алая лихорадка была более убийственна – лишь двое из десяти могли перенести её и остаться в живых. Кроме того, она пугала своей непредсказуемостью. С синивицей было всё ясно – заболел один, жди новых случаев среди тех, кто имел контакт с заболевшим.
Алая лихорадка действовала иначе. Она, словно ошалевшая от веселья селянка в центре стремительного хоровода, наугад выдёргивала то одного, то другого, в праздничном угаре даже не различая лиц тех, кто оказывался с нею в центре круга. Алая лихорадка могла унести мать, но оставить в живых отца и детей, или спалить дотла ребёнка, не тронув ни его братишек, ни сестрёнок, что спали с ним вместе на одной лежанке.
Никто не знал, откуда она бралась, и куда исчезала. Она, в отличие от синивицы, что как дальний гость то наезжала, то вновь убиралась восвояси, словно бы постоянно жила среди людей. И так же, как и от синивицы, от неё не было надёжного лекарства, если не считать снадобий, которые массово готовили знахарки, и которые в лучшем случае годились лишь на то, чтобы побороть симптомы. Каждый алхимик, каждый медикус имел в своём арсенале рецепт от этой болезни, но никто не мог похвастаться абсолютной победой над нею.
Поначалу Каладиус бодрился и кричал на мэтра Петана, называя его некомпетентным дураком и гусаком в мантии, убеждая, что у него никакой лихорадки быть не может, и что он за века приучил себя не только к ядам, но и сделал свой организм невосприимчивым к болезням. Правда, жар, холодный пот и яркие красные пятна, которые то проступали на коже, то вновь исчезали, говорили об обратном.
Петан всё порывался лечить великого мага отваром собственного изобретения, заверяя, что он отлично помогает от алой лихорадки. Но Каладиус, едва лишь понюхав бурду, которую принёс лекарь, заявил, что ни за что в жизни не притронется к этой отраве, что Петан – шарлатан, если считает, что ему удалось открыть лекарство от неизлечимой болезни, и что в следующий раз он испепелит несносного медикуса на месте, едва лишь тот осмелится заикнуться о своей микстуре.
Однако лекарь оказался не из пугливых – он давно служил при дворе, был медикусом самого короля, а потому привык к капризным и вспыльчивым пациентам. На пару дней он действительно отстал от Каладиуса, но когда тому стало хуже, вновь заговорил о лечении. Великий маг вновь накричал на Петана, выбил у него из рук отвар, залив вонючей жидкостью пол своего шатра, но угрозу в действие всё же не привёл, из чего лекарь сделал вывод, что может продолжать свои попытки и дальше.
Перемещался великий маг теперь исключительно в паланкине – какими бы мягкими ни были перины и подушки в его карете, но от тряски ему неизменно становилось хуже. Несмотря на то, что носильщики менялись каждые четверть часа, выдерживать темп легионов всё равно не получалось, так что Каладиус со своим обозом всё больше отставал от армии, что приводило его в ярость.
Наконец, когда последние части арьергарда окончательно исчезли из виду, Петан настоял на том, чтобы Каладиус сделал передышку и несколько дней отлежался в одном из селений. Пациент был слишком слаб, чтобы спорить, а лекарь – слишком настойчив, так что всё случилось именно так, как хотел медикус. Едва лишь они достигли крупного селения, в котором были приличные дома, как Петан велел носильщикам нести паланкин к самому богатому из подворий.
Там он, недолго думая, выселил хозяев из их собственной спальни, сделав её временным лазаретом для своего высокопоставленного больного. У Каладиуса уже не было сил сопротивляться – он и сам чувствовал, что дорога убивает его. Даже паланкин теперь был недостаточно плавным для него, кроме того, его то и дело бросало то в жар, то в холод, и он то велел открывать все окна, то требовал топить печку.
Через некоторое время, поразмыслив, Петан и вовсе выселил хозяев из собственного дома, поскольку здесь жила довольно большая семья – муж с женой, мать мужа, а также шестеро детей, и всё это создавало вредную для больного суету и шум. Более того, для того, чтобы разместить всю челядь волшебника, пришлось выселить ещё несколько соседних домов.
Кроме того, возникла проблема с продовольствием, поскольку латионская армия, конечно же, вычистила селение до донышка. Так что около тридцати человек из числа носильщиков и людей, обслуживающих шатёр, сколотив хорошо вооружённый отряд, отправились по окрестным сёлам, надеясь, что интенданты и фуражиры пропустили где-нибудь мешок зерна, окорок или крынку молока.
