Когда Билинн наконец в первый раз пошевелилась, оба тут же оказались рядом, стараясь улыбаться, хотя в душе оба корчились от горя. Но им хотелось, чтобы Биби увидела, что они совершенно не испуганы происходящим. Увы… Эта мера оказалась ненужной. Когда девушка кое-как всё же сумела приподнять веки, Аэринн, не сдержавшись, вскрикнула.
В глазах Билинн полопались все сосуды, и теперь там не было видно ни белков, ни зрачков – одна сплошная краснота. Биби ослепла, и было неясно – восстановится ли зрение. Надо сказать, что напрасно Аэринн душила в себе крик, прижав ладони ко рту – её дочь всё равно не могла её услышать, хотя надежда на то, что уши заживут, ещё оставалась.
Такова была плата, которую Билинн пришлось заплатить за возможность прикоснуться к магии.
Глава 21. Император Рион
Зрение к Билинн так и не вернулось. Краснота со временем ушла, но глазные яблоки уже не восстановились. Зрачки были мутными, словно их затянуло какой-то болотной жижей. К счастью, частично вернулся слух, хотя на это и потребовалось несколько месяцев. Внутренние органы, хвала богам, кажется, были не повреждены – во всяком случае, таких сильных кровотечений больше не наблюдалось.
Очевидно, что магические возможности, которые обрела Биби, были более чем скромными и не шли ни в какое сравнение со способностями, данными её тёте Дайле. Однако, в отличие от неё, Билинн сразу решила, что постарается научиться всему, что только сможет из себя выжать. И это решение стало очередным ударом для родителей, и особенно – для Аэринн. Мысль о расставании с дочерью казалось ей совершенно невыносимой.
Однако вскоре, к огорчению Билинн и тщательно скрываемой радости Аэринн выяснилось, что вероятность найти кого-то, кто стал бы обучать малоперспективную магиню, крайне мала. Если за Дайлой поначалу разве что не выстраивалась очередь из желающих передать ей магические умения, то здесь в тех трёх или четырёх случаях, когда Драонн имел возможность просить за дочь, он неизменно получал вежливый, но твёрдый отказ.
Вскоре после того, как Билинн почувствовала себя лучше, она на какое-то время уехала в Кассолей, поближе к Дайле. Племянница раньше не слишком-то благоволила к своей тётке, но времена изменились, и внезапно эта зловещая калека стала едва ли не самым близким для неё илиром.
Надо сказать, что Дайла не навязывала Биби свою точку зрения. Более того, она даже попыталась помочь, зная, что вызовет этим неизбежную ярость Аэринн. Но и скудные связи кассолейской магини не привели ни к каким результатам. Единственное, чем смогла помочь невольная наставница – книги. У неё хранилось несколько небольших книг, объясняющих самые простые основы – никаких тайн и секретов, лишь самые очевидные и базовые вещи.
Эти книги Дайла читала своей племяннице, а та жадно вслушивалась, иногда просила повторить какой-то фрагмент, словно пыталась вызубрить наизусть. Книги учили сосредоточиваться на возмущении, и именно этому Билинн теперь отдавала почти всё свободное время.
Она вернулась в Доромион спустя пять месяцев и с гордостью показала отцу, как она научилась метать небольшие огнешары, оставив пару подпалин на крепостной стене. Собственно говоря, это было почти всё, чему сумела научиться Биби, но об этом она, естественно, умолчала. Драонн же был настолько счастлив видеть дочь, что ему было совершенно наплевать – чем там она умеет теперь бросаться. Главное, что она уже не была так подавлена, как по отъезду в Кассолей.
Стало ясно, что с этим нужно учиться жить – и с тем, что сталось с Билинн, и с тем, что она собирается посвятить себя магии. И если Аэринн едва ли не каждый день внутренне благодарила Арионна за то, что дочь довольно легко пережила своё перерождение и её потери оказались достаточно нетяжёлыми, то на словах она полностью поддерживала Билинн, причём в какой-то момент она сумела добиться такой внутренней гармонии, что совершенно искренне делала и то, и другое.
***
В то же время в империи происходили очень значимые события, которые, собственно, и положили начало всем последующим катаклизмам.
Император Деонед оказался на удивление неплохим правителем, хотя поначалу у Драонна складывалось совершенно противоположное впечатление. Конечно, не всеми направлениями его политики он был доволен, в особенности тем, что касалось его народа, но, с другой стороны, между лиррами и людьми вновь был налажен хрупкий мир, события войны многолетней давности постепенно истёрлись если не из памяти его сородичей, то из более короткой памяти людей. С той войны прошло больше двадцати лет, и большинство из тех, кто воевал тогда, нахлобучивая на голову мерзкие красные береты, теперь уже гнили в земле. Ну а лирры, которые, возможно, помнили всё и далеко не всё простили, кажется, не собирались разжигать новый пожар. Хвала богам – Лейсианы появляются не каждый год!
Конечно, нельзя не отметить сложное положение на востоке империи. Грандиозная кампания по освоению восточных пределов – главное дело жизни Деонеда – откровенно застопорилась. За минувшие двадцать с лишним лет из обещанных когда-то четырёх больших приграничных городов более-менее отстроены были лишь два – Бейдин и Колион, да и те назвать большими можно было лишь с огромной натяжкой.
На переселение требовалось большое количество денег, которых в казне явно не хватало. Изначально Деонед предполагал заселить приграничье добровольными переселенцами из других провинций – главным образом из Лиррии и Ревии, где людское население, особенно из числа бедноты, не чувствовало себя так уж комфортно. Колонистам выдавались единоразовые подъёмные в полрехты на душу, а также их освобождали от податей на пять лет. Уже одно это создало непомерную нагрузку на казну, так что вскоре подъёмные сперва сократили вчетверо, а затем и отменили вовсе.
Это значительно уменьшило поток желающих. Тогда император попытался было ввести указ, по которому каждый сеньор обязан был выделить по одному крепостному из каждых двадцати для переселения на восток с одновременным дарованием свободы последнему, но это вызвало такое брожение в умах знати, что до подписи скандального указа дело так и не дошло.
Первоначально Деонед объявлял, что через десять лет в восточной Пелании будет жить до сорока тысяч человек – вполне достаточно, чтобы окончательно застолбить эти территории за собой и создать прочный задел на будущее покорение Прианурья. Однако прошло уже больше двадцати лет, а, с учётом местного населения, в тех краях по-прежнему проживало не более пятнадцати-двадцати тысяч.
Возможно, именно это и не позволило Деонеду проводить более блистательную политику – все его ресурсы, всё его внимание, все его мысли раз и навсегда завязли в комариных топях востока. Палатийцы, предоставленные сами себе, кажется, понемногу стали помышлять о возвращении независимости. До большого восстания дело пока не доходило, но отдельные небольшие стычки уже случались. Поскольку Доромион, и особенно Кассолей, находились не так уж и далеко от палатийских земель, в будущем это могло представлять немалую опасность.
Хвала богам – на протяжении всех этих двадцати лет у Кидуи сохранялись неизменно ровные и дружелюбные отношения с Саррассой. Непоседливый южный сосед всю свою энергию направил на освоение северных берегов Калуи, в надежде в скором времени создать грандиозную по размерам и богатству колонию. Однако же саррассанцы столкнулись с той же проблемой, что и Деонед, так что обе великие империи теперь одинаково топтались на собственных задворках с упорством хотя и похвальным, но не приносящим совершенно никаких плодов.
