Уже в сумерках мы пришли к дому Хрунича. Тирнари цыкнула на мгновенно заткнувшуюся собаку и постучала кулаком в дверь. Похоже, старосты она не боялась совсем. Хозяин, увидев нас на пороге, вылупился на меня выцветшими глазами, почесал окладистую бороду.
— Значит, так, — начала травница, — сироту Мирку я себе забираю в помощницы. А если сгодится, станет ученицей. Сами знаете, сколько и за что мне должны, — вот её я беру, а долг прощаю. Согласны?
Староста открыл рот, но Тирнари подняла ладонь:
— Ну, мне с вами лясы точить некогда. Я сказала. К Сибиру сейчас зайду сама, заберу вещи девчонки да предупрежу, что ты добро дал. Прощевай, Хрунич!
Повернулась и потащила меня за руку за собой.
Вот так разговор!
Поймав мой восхищенный взгляд, Тирнари подмигнула.
Дома все прошло не так гладко. Когда до тетки Фарины дошло, что меня уводят, причем насовсем, начался жуткий скандал. К жене присоединился недовольный Сибир. Похоже, нападать на Тирнари дядька боялся, зато я услышала много всего, от знакомых с детства «чернавка поганая», «приживалка-нахлебница», «шлюхина дочка» и «подзаборное отродье» до того, что я — криворукая ленивица, за прокорм которой за девять лет Тирнари должна вернуть, если хочет меня забрать, десять золотых.
Такой разгневанной травницу я еще не видела.
— Я вижу не девчонку, а худосочную мышь затюканную. Десять золотых, говорите? Да как Мирка на вас с рассвета до ночи ишачила, вся деревня обзавидовалась! А куда ты, Фарина, дела те два кольца, что с рук ее матери сняла? Что такое материнское проклятье — слышала? Вот предрекаю тебе своей Силой — верни сама девке то, что у нее забрала, или ни одна из твоих трех дочерей замуж не выйдет!
Тетка Фарина побелела, открыла рот и схватилась за косяк.
Сибир рявкнул на жену:
— Дура! Неси кольца, пусть подавится! — потом покосился на меня нехорошим налитым кровью глазом. — А тебе еще припомню… Назад попросишься — не возьму!
Я хлопала глазами — какие кольца? Мне всегда говорили, что я — дочь забредшей в деревню и сдохшей в придорожной канаве шлюхи, которую приютили из жалости.
Но что бы там ни было, Фарина, вся в слезах, притащила шкатулку и с ненавистью ткнула ее в руки Тирнари:
— Бери!
Травница открыла, посмотрела на меня, потом заглянула под крышку. Достала оттуда желтенький тонкий ободок с блестящим переливающимся камушком и другое, белое, без камней — просто квадрат с непонятными знаками.
— Да, эти. Спасибо, Фарина. А содержание Мирка тебе давно отработала, и ты это знаешь. С дочерьми не волнуйся — к Палаше сваты будут до следующего лета. Поняла?
Тетка снова всхлипнула. Открыла рот, закрыла. Кивнула.
Тирнари посмотрела строго, развернула меня за плечо прочь от дома и пошла широким шагом, утягивая за собой. Я босыми ногами семенила следом.
Глава 2
— Ну что, за девять лет ни одной тряпки не заработала? — голос моющей меня Тирнари звучал насмешливо.
Я пыталась сообразить, к чему все столь стремительно случившиеся в моей жизни перемены и еще, как же теперь без меня будут доить Зорьку? Она ж молодая, вымя нежное, к ней подход нужен. Может, сбегать завтра с утра, показать, как с ней надо обращаться? А еще более важный вопрос — а как мне называть Тирнари? Не по имени же? Но и слово «тетка» совсем не подходило к этой статной чернокосой женщине с властным лицом. А как? А потом меня озарило — слышала я правильное слово!
— Госпожа Тирнари, — и попыталась поклониться в пояс, стоя в медном тазу с теплой водой.
Травница захохотала.
— Ну, ты и забавница! Хоть представляешь, как это выглядит, когда тебе голышом в тазу кланяются?
Я задумалась. А не все равно — когда? Главное — кланяются или нет. А уж в чем одеты — это как получится.
— Зови меня просто — Тин. Считай старшей сестрой. Есть в нас кое-что общее, но ты того пока не поймешь. Подрастешь, поговорим. Будешь хорошо работать, помогать, учиться, не лениться — останешься у меня. Если нет — вернешься в деревню.
Представив встречу, которая ждет меня после сегодняшней сцены в доме Сибира, я, как ошалевшая, замотала головой. Буду, буду работать! И учиться буду — что бы это слово в устах Тин ни значило!
— А сейчас стой смирно — дай я на тебя посмотрю. Мелкая, что понятно при такой жизни. Костяк узкий, но крепкий. Мышцы, как у мальчишки. Запястья узкие, порода видна. А вот ладони и пальцы ты себе испортила. Ничего, пока маленькая, не поздно — приведем в порядок за год. Шрамов на тебе откуда столько? Били? Что, и по животу, и по плечам, и по ногам? Ничего, сведем, почти незаметными будут, это я умею. Зато теперь пусть сами доят свою Зорьку! — и подмигнула мне.
Я переминалась в стынущей воде и не знала, как реагировать, — так со мной никто и никогда не разговаривал.
Тин велела стоять смирно, притащила банку с чем-то зеленым с густым терпким запахом и начала смазывать белые полосочки старых рубцов и шрамов.
Потом вздохнула:
— Да так до утра проваландаемся! — зачерпнула мазь ладонью и начала возюкать все подряд. Через три минуты закончились и банка, и я.
— Вылезай. На скамейку не садись. Стой, пока не впитается. Сейчас тебе молока козьего дам, а как подсохнешь, спать уложу.
С этого дня началась другая жизнь, и мне она очень нравилась. Только я боялась, что все кончится так же внезапно, как началось. И старалась быть очень послушной и очень старательной — по своему почину мыла пол в горнице каждый день, полола огород, таскала воду про запас, ухаживала за парой коз и десятком кур, обитающих в сарае. Закончилось тем, что Тин запретила мне мыть полы чаще двух раз в неделю, да и то велела это делать, только если приходил кто-то из деревни в грязной обуви. А так подмела — и хватит.
Оказалось, что к Тин за помощью ездят не только из нашей деревни, но и из Перекатов, что в двадцати лигах к югу. И даже из Сухой Сохи — большого поселка к западу от нас.
Еще я твердо знала: если не хочешь получить нахлобучку — пока взрослые не позволят — сама рта не раскрывай! И действовала по этому принципу до тех пор, пока Тин меня не отругала за то, что я ничем не интересуюсь и вопросов не задаю. Мол, как же я буду учиться, если мне ни до чего вокруг дела нет? Я растерялась. И попробовала объяснить, что мое место — у порога, последнее. Что рот надо держать на замке и не открывать, пока не спросят. А на вопросы отвечать коротко и внятно — да или нет.
Тин вздохнула. Приподняла пальцем мой подбородок. Посмотрела в глаза очень внимательно:
— Забудь все, что тебе говорили. Это не так. Начнем сначала. Дурацких вопросов терпеть не стану, а по делу готова рассказывать все, и еще немного сверху.
Я задумалась: а как понять, какие — дурацкие, а какие — нет?
