— А зачем они до локтей-то? — попробовала вякнуть я.
— А затем, что мышцы, которые сгибают твои пальцы, находятся вот тут, — Тин ткнула в руку выше запястья, — а не в ладони. Поняла? И будешь каждый день складывать фигурки из пальцев час. И писать — час правой рукой, час левой.
Да она что, с ума сошла? Где это видано, чтоб люди двумя руками писали?
— Не нравится? Иди к Сибиру, у них Зорька давно не доена!
Убойный аргумент.
А еще я каждый день должна была сидеть в полумраке на заднице, ой, извините, на заду, согнув кренделем ноги и соединив руки. И не думать ни о чем. Ничего не выходило до тех пор, пока Тин не посоветовала выбрать слово.
— Слово? Это как? Что это значит?
— Сейчас поймешь. Оно у каждого свое. Помогает успокоиться, найти точку равновесия. И еще запомни: свое слово ты никому не должна говорить. Вот подумай, что тебе нравится? Например, лес. Представь еловую чащу, где солнечный свет падает сверху только тонкими лучиками, где пахнет хвоей и все мшисто-зеленое… Или поле. Вообрази, как море трав вперемешку с маками и колокольчиками колышется волнами под порывами пряного ветра. Нравится? Или озеро. Или камень. Скала. Гора. Ручей. Море. Облако. Огонь. Ну, ты поняла… выбери то, что тебе всего ближе, чтобы ты почувствовала зов, внутреннее сродство… и так найдешь свое слово.
— А у тебя какое, Тин?
— Не скажу. И ты мне свое не говори.
Странно. Из всех слов и образов, которые я перебрала, ближе всего мне оказался снег. Синий, вечерний, растворяющийся в морозных сумерках. С блистающими на нем искрами, когда над черным зимним лесом встает луна, и сливающийся с тьмой, когда она заходит. Почему-то снег днем я совсем не могла представить. Как и тающий на жарком солнце весенним днем сугроб. Только тьма и холод, холод.
Но когда я переносилась в этот стылый сумрак, внутри будто возникал островок покоя. Я цеплялась за него, переползала туда, сворачивалась клубком… там никто не мог меня достать или потревожить. Это было МОЁ. Мне там было хорошо, комфортно, правильно.
Я подозревала, что Тин каким-то образом знает, о чем я думаю. Но сама она никогда этого не подтверждала, а от прямых вопросов на эту тему уходила.
— Запомни, Мири! Нужно заниматься такими медитациями два раза в день, не меньше. Тогда твой Дар, если он есть, постепенно проснется и покажет себя. А еще может так однажды случиться, что твое слово изменится. Не удивляйся, такое тоже бывает.
Зачем мне изменять моему снегу? Мне с ним хорошо — он не лжет, ничего не обещает. С ним я не чувствую ни боли, ни одиночества. В том мире мне не нужны друзья, другие люди — если б они появились, то стали бы лишь помехой. Моя задача очень проста — научиться всему, чему можно, чтобы перестать быть слабой. Чтобы больше никогда в жизни не быть чьей-то игрушкой и ни от кого ни в чем не зависеть.
Постепенно, сначала по складам, а потом по словам, я начала читать те несколько книг, что хранились в сундуке у Тин. Я рвалась к черному толстому тому — Тин пожала плечами и дала мне его. Я раскрыла… и поняла, что не могу разобрать ни словечка!
— А ты думала, все просто? — засмеялась травница.
Кстати, вот никак не могу понять, сколько Тин лет? В черных прядях нет ни одного седого волоска зеленые глаза яркие, лицо без морщин. Кожа на руках гладкая, как у девушки. Но выражение лица и жесткие складки у губ говорят о том, что картина беззаботной юности обманчива. Не выдержав, спросила прямо. И получила интересный ответ:
— Мири, у магов другой счет лет. Чем больше сила, тем медленнее идет старение. Можно и вообще замедлить его так, что будешь жить много десятилетий или даже сотен лет. Ну, мне не так много, но лучше я промолчу, а то окрестные бабы толпой за молодильным зельем побегут, а им не объяснишь, что дело не в зелье…
Мне Тин еще раз велела больше медитировать, писать каждый день, не соваться на мороз без варежек. А к выпавшему снегу подарила мою первую настоящую пару обуви — роскошные черные валенки с обшитой кожей пяткой. Я была от них в таком восторге, что в них и садилась медитировать. Писала и читала я тоже в них. Тин посмеивалась.
Книги, кстати, мне стали нравиться. Неважно, что одна была показавшимся вначале занудным жизнеописанием дочки какого-то ушедшего в заморское плаванье купца. Прекрасная Сирана вздыхала по черноокому юноше, встреченному по дороге в храм, читала письма от отца с описанием дальних стран, а в оставшееся время вела дела в торговавшей посудой и коврами лавке. Сначала пришлось продираться через текст, потому что оказалось, что я не понимаю каждое третье слово. Всякие комод, митенки, бухгалтерия, лиф, каре, веер, фаянс, верблюд, паланкин, карета, лобзание и длань — не имели для меня никакого смысла. Тин обрадованно потерла руки и сказала, что даже не рассчитывала на такую удачу! Вот теперь-то мы расширим мой словарь!
К концу книги я была убеждена в двух вещах. Во-первых, что жить в городах очень интересно и я хочу своими глазами увидеть кареты с впряженными в них верблюдами. А во-вторых, что я была права, и мужчины — это страшное зло. Приезд отца из дальнего плаванья несчастная Сирана встретила с ребенком на руках, и только вмешательство в историю честного градоначальника заставило легкомысленного юношу взять брошенную возлюбленную в жены. Я недоумевала — вот на фига он ей сдался? Ребенок уже есть, денег хватает, а так — мужик с возу, кобыле легче!
Другая книга рассказывала о морских сражениях последней большой войны с викингами. Я часами рассматривала рисунки кораблей, разбиралась, как называется какой парус или веревка, пыталась понять, как стреляет оружие, — что-то внутри отзывалось, когда я читала про кровавые битвы, летящие по небу облака стрел и горящие на воде обломки кораблей. Тин мне не мешала до тех пор, пока однажды я не сообщила, что к нашему забору пришвартована чья-то чужая коза. После этого она убрала книгу о подвигах лорда Тирса в сундук и достала третью — иллюстрированное пособие по ботанике. Сказав, что, если даже я не буду волшебницей, знание растений позволит мне стать травницей или помощницей аптекаря и вести достойную и безбедную жизнь.
Пару раз Тин пробовала меня научить простым заклинаниям. Зажечь свечу, отпереть замок. И там и сям надо было сосредоточиться, представить текущие вокруг серебристые потоки, произнести несколько слов и сделать жест рукой. Я и слова вызубрила, и рукой махала… но ничего не выходило. Один раз мне показалось, что фитиль чуть задымился… и всё. Думаю, дело было в тех потоках — я их совсем не видела и черпала наугад. А может, и не черпала.
Тин неудача не обескуражила. Она сказала, что пока рано. Вот стану девушкой, и после этого через год-другой мой Дар должен проявиться. А до тех пор мне надо учиться тому, что в жизни пригодится. Например, аккуратно есть ножом и вилкой. И не сморкаться в подол. Да, и не ругаться себе под нос словами, каких и на конюшне не услышишь, всякий раз, как она делает мне замечание.
Я покаянно кивнула.
Зимой у нас было два основных занятия. Первое — составление из летних запасов травяных смесей, облегчающих простуду и снимающих жар. Я училась правильно ощипывать и толочь листочки иван-чая и ивовую кору, ту самую чагу и лишайники разных видов. Смеси аккуратно засыпались в маленькие бумажные пакетики, после чего Тин, для верности понюхав и лизнув содержимое, лично подписывала, что в них лежит. Из деревень приезжали на дровнях или приходили крестьяне, которым мы за мешочек крупы или куриную тушку и выдавали потребные снадобья. Соглашались и на шерсть или кусок домотканого полотна, на кусочек масла, даже на дрова. Сами мы выбирались к больным не очень часто — разве что кто-то сильно занедужит или рожать соберется. Кстати, первые же увиденные мной роды подтвердили уже сформировавшееся мнение: мужики — козлы. Ни одна девушка в здравом уме и добровольно на такое не пойдет. Тин посмеялась и сказала, что ничего-то я не понимаю. Не понимаю, согласна. И абсолютно не хочу понимать.
