Что-то было связано с этим человеком. Что-то
давнее... очень тяжелое, страшное, опасное – и в то же время легкомысленное и
забавное. Он явился из прошлого, да, из того прошлого, когда императрица
Елизавета Петровна звалась Елисаветкою и представляла собой что-то вроде
приживалки при дворе кузины Анны Иоанновны. Любому самому случайному гостю там
оказывалось больше внимания, чем дочери Петра Великого. А между тем какая только
шушера при том дворе не подвизалась, даже, помнится, китайцы как-то прибрели...
И вдруг Елизавета Петровна вспомнила.
Китайцы!!! Ну конечно!
Тот вечер мгновенно возник в ее памяти,
которая была, разумеется, вовсе не так плоха, как тщилась изобразить государыня,
когда не хотела, чтобы к ней приставали со всякими глупостями вроде подписания
государственных бумаг. Тот вечер, весьма забавный! Как раз принимали при дворе
китайское посольство. У китайцев были совсем плоские лица! Точно блины. И одеты
несусветно: на макушках какие-то черненькие домики с шариками, а шаровары
небось в сажень шириной, пуще бабьих юбок. А может, это и впрямь были не
шаровары, а юбки?! Все собравшиеся с любопытством пялились на китайцев, а они
так же пялились на окружающих. При них имелся толмач. Императрица Анна
Иоанновна, которая любила вольности в разговоре, вдруг спросила, которую из
присутствующих здесь дам они считают наиболее красивой. Старший китаец, даром
что дикий азиат, ответствовал с истинно французской галантностью:
– В звездную ночь трудно сказать, которая из
звезд самая блестящая!
Однако Анна Иоанновна не унималась. Тогда
китаец пристально оглядел всех собравшихся дам и, указывая на Елисавет, сказал,
что считает ее самой красивой и что если бы у нее не были такие большие глаза,
то никто не остался бы в живых, ибо, увидев ее, умер бы от восхищения!
Елисавет поспешно потупилась и скрыла
торжествующую улыбку, потому что было очевидно: императрицу сей роскошный
комплимент приведет в ярость. Царевна уставилась в пол, даже не ответив
любезному китайцу, и думала: небось запухшие от слез глазки племянницы Анны
именно настолько узки, как хотелось бы китайцу!
Да, да, у Анны Леопольдовны, наследницы
императрицы Анны и ее родной племянницы, в ту пору были вечно заплаканные
глаза, потому что тетушка-императрица норовила поскорей выдать ее замуж, а ей
нипочем не нравились оба жениха: ни Петр, принц курляндский, сын теткина
любовника Бирона, ни принц брауншвейгский Антон-Ульрих. Анна была до одури
влюблена в саксонского посланника Мориса Линара, и стоило императрице об этом
проведать, как она мигом выдворила красивого саксонца из России. Вот отчего
была заревана малышка Анна! В тот вечер Морис Линар присутствовал на куртаге
последний раз, он подходил прощаться ко всем дамам, подошел и к царевне
Елисавет и воззрился на нее своими очаровательными, в самом деле
очаровательными и томными черными глазами...
Боже правый!..
Боже правый! Да ведь это Линара –
постаревшего, пополневшего, почти начисто утратившего обольстительность и
очарование – она только что видела!
Мыслимо ли это? Бывший саксонский посланник –
в стенах английского посольства в России, да еще Гембори рекомендует его как
некоего мистера Колумбуса...
Одно из двух: или Гембори врет, или Линар
здесь и в самом деле под именем Колумбуса, то есть инкогнито...
Странный вечер. Призраки прошлого чуть ли не
толпой явились к императрице... зачем? Чего ради?
Она вновь начала отыскивать глазами Линара,
однако в это мгновение из соседней комнаты появился кавалер д’Эон в платье с
таким перекошенным кринолином, что Мавра Шувалова возмущенно плюнула прямо на
сверкающий посольский паркет (она была чрезвычайно вольна насчет манер!), а
Михаил Илларионович Воронцов весь побелел, но потом все же направился к д’Эону
– сообщить, что она отстранена от своих обязанностей лектриссы императрицы, а
также объявить его персоной нон грата, подлежащей немедленно высылке из страны.
Приблизительно такую же весть следовало
сообщить и Гембори – то есть он мог бы тоже оказаться персоной нон грата, если
бы продолжал давать пристанище в своем доме Никите Бекетову.
Санкт-Петербург
1733 год
Лишь только граф Морис Линар, саксонский
посланник, появился в русской столице, как людям понимающим сразу стало ясно:
на дипломатическом поприще этот молодой человек вряд ли достигнет успехов,
однако по стезе дамского угодника пойдет чрезвычайно далеко.
Подобно древнегреческому Нарциссу, Линар мог
бесконечно любоваться собой. Однако от своего предшественника он все же выгодно
отличался, ибо боготворил не только свою несусветную красоту, но и дамские
прелести. Он уже был однажды женат – на графине Флеминг, – однако три года
назад овдовел. Злые языки утверждали, что супруга не вынесла его неутомимого
волокитства и умерла от разбитого сердца. Граф Линар был обворожителен и, надо
сказать, именно этим одолел тех соперников, которые могли бы стать более
удачливыми дипломатами в России. Однако саксонский двор рассуждал так: в этой
загадочной стране наступало царство женщин и их любовников. Императрицей Анной
Иоанновной как хотел вертел ее фаворит Бирон. Царевна Елисавет занималась
только тем, что зазывала в свою постель то одного, то другого мужчину. Видимо,
Анна Леопольдовна (к тому времени Лизхен уже приняла православие и была названа
по имени императрицы, ставшей ее крестной матерью) пойдет по тому же пути. И
смело можно сказать, что обворожительный саксонский граф был послан в Россию,
чтобы проторить путь к ее сердцу.
И сделал он это с одного шага, вернее, с
одного взгляда, который бросила на него принцесса Анна. Она мгновенно поняла,
что случилось новое чудо – новое в череде тех, которые она уже пережила и
которые, она верила, ей еще предстоит пережить.
Она рождена для чуда! Она знала это с трех
лет. Может быть, многие не поверят, однако трехлетний ребенок способен кое-что
запомнить на всю жизнь. Вот и Лизхен (в то время ее еще звали не Анна, а
Елизавета-Екатерина– Кристина) отчетливо запомнила одну из ссор между отцом и
матерью. Они ссорились почти беспрерывно, дочь привыкла, что около нее
постоянно звучат истерические крики и почти не обращала по малолетству на них
внимания, однако эти слова отца так и врезались ей в память:
– Вы хотите уехать? Да ради бога! Только не
забудьте прихватить с собой это маленькое отродье! Я не собираюсь больше
кормить чужого ребенка! Теперь пусть ваш дядюшка позаботится о своей глупой
дочери!
Разумеется, трехлетняя девочка запомнила эти
слова безотчетно, ничего не понимая в услышанном. Она ведь тогда не знала, что
отца ее зовут Карл-Леопольд, герцог Мекленбург– Шверинский, матушку – Екатерина
Иоанновна, и она дочь недолговременного русского царя Иоанна V Алексеевича, а
дядюшка, о котором так грубо кричал герцог, – это не кто иной, как русский
государь Петр Алексеевич. Петр Первый!
