– Да ладно выёживаться, – сказал Никита
Афанасьевич, причем это слово он произнес по-русски, не сомневаясь, что д’Эон и
так поймет. А впрочем, ему были плевать, поймет тот или нет. – Уничтожил я
его, смотрите-ка! Я ведь заодно и себя уничтожил, и племянницу мою. И не
извиняет меня, что сделал я это по глупости – по глупости, неразумию и
доверчивости... Да ладно, что я перед вами распинаюсь? Начнем, пожалуй. Где
будем драться, здесь? Какое оружие вы выбираете?
– Да сами решайте, мне все равно, – пожал
плечами д’Эон. – Я вас вызвал, за вами право выбора. Но лучше перейдем в
глубину сада. Я не хочу быть схваченным в доме как ночной убийца.
– А кого вы убили?
– Вас убью.
– Ах да, – кивнул Бекетов, на миг испытав
искусительную слабость: вот хорошо, кабы француз и впрямь его убил бы, не о чем
было бы страдать, не о ком заботиться... Нет, Афоню покинуть нельзя, невозможно,
подло! – Вы правы, я тоже не хочу потом думать, как избавиться от вашего
трупа, как из дому вынести ваше мертвое тело, когда я вас убью.
Д’Эон сардонически хихикнул и снова пошел было
к окну, но хлопнул себя по лбу:
– Пистолеты не годятся из соображений все той
же тайны. Выстрел перебудит половину города, не только всех в посольстве.
Придется взять шпаги. Где ваша?
Бекетов показал, потом взглянул на шпагу
француза:
– Ого... моя чуть не на пол-аршина длиннее.
– Пардон? – изумился д’Эон.
– На десяток дюймов, – поправился
Бекетов. – Нужно вам другую найти, с этой вязальной иглой я мериться не
стану. Вот что, здесь есть фехтовальная зала, пойдемте туда, там полно самого
хорошего оружия.
Он двинулся было к двери, но д’Эон повернул к
окну:
– А если кто-то из слуг нас увидит в
коридорах? Нет, я лучше через галерею туда доберусь.
– Слушайте-ка, – озадаченно сказал
Бекетов, – а ведь вы, сдается мне, уже были в этом доме! И про Гарольда с
Брекфестом знаете, и про фехтовальную залу...
Мгновение француз смотрел на него испытующе,
потом улыбнулся:
– Не стану морочить вам голову отговорками. Я
здесь уже и в самом деле был. Понимал, что Гембори непременно попытается
сорвать мою миссию, надеялся хоть что-то выведать, разведать... Однако имел
глупость быть замеченным этим голым догом... бррр! – и его хозяином,
который тоже – бррр! И спасся в фехтовальной зале, в шкафу, куда меня
спрятала... вот эта милая девушка.
Он кивнул в сторону большой кровати, на
которой лежала Афоня.
– Афоня? – изумленно переспросил
Бекетов. – Вы с ней знакомы?!
– Ну, это было очень короткое
знакомство, – пожал плечами д’Эон. – Бедная девушка по преимуществу
плакала.
– Почему? – насторожился Бекетов. –
А, понимаю... Брак с Гарольдом был ей отвратителен. Одно в этой истории хорошо,
что от такой напасти она избавлена.
– Жаль, что она из-за этой истории практически
лишится возможности исполнения своего самого заветного желания, – с
искренней печалью вздохнул д’Эон.
– Это почему? – озадачился Бекетов.
Д’Эон шумно вздохнул и аж глаза закатил:
– О mon Dieu, да потому, что я вас убью.
И злорадно усмехнулся, увидев, как покраснел
Бекетов.
– Глупости вы говорите, и она глупости
говорит... нашли тоже заветное желание... – пробурчал он сердито.
– Ага, – поднял брови д’Эон. –
Значит, вы только с этим не согласны? А с тем, что я вас убью, уже примирились?
Бекетов вздохнул:
– Может быть, так даже лучше будет. Я сначала
думал, что должен о ней заботиться – теперь, когда родителей не спасти. Я у нее
одна защита осталась. А мозгами пораскинул – какая я ей защита?! Наоборот, от
меня одни напасти. Если я погибну, императрица ее простит. Афоня унаследует
Бекетовку, все мое состояние. Глядишь, еще и счастье найдет... Ладно, лезьте на
галерею да идите в фехтовальный зал, а я через две секунды туда явлюсь.
Однако д’Эон не двинулся с места.
– Не нравятся мне такие разговоры, –
пробормотал он. – Не нравится мне, когда меня выставляют дураком, вдобавок
дураком жестокосердным. Я еще вчера подумал мельком: что-то здесь не то и не
так, во всей этой истории. А сейчас почти уверился. А ну-ка, расскажите мне, с
чего вообще все это началось, как ваше знакомство с Гембори завязалось?
– Не скажу я вам ни слова! – зло ответил
Бекетов. – Не нужна мне ваша жалость! Мне одно нужно – ваш клинок в моем
сердце!
– Я, сударь, дуэлянт, бретер, но не
убийца, – окрысился д’Эон. – Поэтому палача в другом месте поищите.
Или вы сейчас же откроете мне всю подоплеку происшедшего, или...
Он замер, приложив палец к губам. В эту самую
минуту и Бекетов сделал такой же жест, потому что им обоим враз послышалось
легкое шевеление за дверью.
– Продолжайте, – одними губами шепнул
д’Эон, помахав ладонью у рта, – продолжайте говорить!
Бекетов кивнул – понял, мол! – и
запальчиво произнес:
– Да не стану я перед вами исповедоваться, вы
не священник, а я не грешник!
Звук его голоса заглушил и без того почти
беззвучные шаги д’Эона, направлявшегося к двери. Он положил пальцы на ручку,
бесшумно повернул ее, резко распахнул дверь – и очутился лицом к лицу с высоким
дородным мужчиной в ночном халате и колпаке, со свечой в руке. Тот отпрянул
было, но д’Эон оказался проворней – схватил мужчину за грудки и втащил в
комнату, а тут уже Бекетов не подкачал – приставил к горлу незваного гостя
острие своей длиннющей шпаги и прошипел с самыми лютыми интонациями:
– Только пикни – и отправишься к праотцам!
Санкт-Петербург, 1740 год
Итак, граф Линар уехал...
Теперь Анне было просто некуда деться:
приходилось-таки выбирать между Петром Бироном или Антоном-Ульрихом
Брауншвейгским. Петра она ненавидела потому, что ненавидела его отца, который
управлял императрицей так, будто та была хорошо объезженной лошадью (к слову,
Эрнст Бирон начинал конюхом, в конюшне же приключались его первые свидания с
герцогиней курляндской, будущей императрицей всероссийской). Юный принц
Антон-Ульрих казался сущей рохлей. Однако делать было нечего. Выбирать, строго
говоря, приходилось не между двумя молодыми людьми, а между жизнью на воле или
заточением в монастыре.
