И вот во время одного из таких приездов Шубина
его лошади и сбили обезумевшую от страха Афоню. Куда было ее везти, как не в
дом Чулкова?
Вот так она и попала сюда.
Санкт-Петербург, сад английского посольства
1755 год
Отправив камердинера Василия Ивановича Чулкова
с запискою во дворец и наказав непременно дождаться ответа от барина, а всего
лучше – просить его немедля воротиться, Алексей Яковлевич Шубин нахлобучил
старую свою треуголку, которая отчего-то являлась предметом почти священного
поклонения баб и девок в селении Работки Нижегородской губернии, взял палку,
без которой идти мог лишь с трудом, и вышел из дому, наказав Татьяне, своей
камчатской жене (до крещения Татьяна звалась Айной), глаз не сводить со спящей
Афони. Татьяна, которая когда-то славилась как первая красавица побережья
Авачинской бухты, но быстро увяла, в точности как недолговечные цветы тундры,
отродясь не приучена была своевольничать, а уж господину своему и повелителю,
коего обожала, словно некое высшее божество, она, конечно, и не помыслила
перечить. Вновь уселась в кресло-качалку возле кровати и предалась исполнению
своего долга, который скрашивался мерным, беспрестанным раскачиванием: качаться
Татьяна любила, аки дитятко малое!
Алексей Яковлевич держал путь к английскому
посольскому дому. Ему хотелось по возможности хоть что-то вызнать об оставшихся
там участниках Афониного приключения. Следовало выяснить, покинул ли посольство
Бекетов или находится еще там. Если отбыл – надлежало разузнать, куда и каким
путем. Судьба кавалера-мадемуазель также была ему чрезвычайно любопытна. Ну и,
конечно, не намеревался он обойти вниманием участь этого Колумбуса.
– Колумбуса! – ядовито пробормотал
Шубин. – Мубумбуса! Хренумбуса! Чертберидралумбуса!
Благодаря Чулкову он был в курсе всех событий,
происходящих во дворце.
– Ой, батюшки! – раздался рядом визг, и
чуть ли не из-под ног задумавшегося Шубина, который мерил да мерил шагами
мостовую, ничего вокруг не замечая, выпросталась какая-то согнутая вдвое
бабулька с огромной корзиной, тянувшей ее к земле. – Людей давит, ничего
вокруг не видит! Еще один сумасшедший! Что ж это за день нынче?!
– Это кто здесь сумасшедший?! – Шубин
грозно воздел палку, чтобы вытянуть оскорбительницу по согбенной спине, да не
попал – она уже со всех ног улепетывала дальше к Неве, выкрикивая:
– Кто-кто! Да вон чухонка голая под телегой
сидит, глаза разуй, вишь, народишко собрался глазеть!
Шубин оставил попытки погони и огляделся. И
впрямь – несколько человек толпилось на углу, хохоча и подталкивая друг друга в
бока. Тут были бабы с корзинами, расторговавшиеся лоточники, какие-то босяки и
вездесущие мальчишки. Все они пытались заглянуть под телегу, нагруженную сеном
и плотно увязанную: должно быть, только что приехала в город, ее еще не успели
разгрузить, да, по всему, кобыла возчика расковалась, и он отвел ее в небольшую
кузню, притулившуюся за углом. Оттуда доносился перестук молота по наковальне:
видать, подкову правили и готовили к набивке. Но куда любопытней было то, что
виднелось под телегою – толстенная девка с белесыми чухонскими волосами,
которыми она старательно пыталась занавесить голые плечи свои и ноги, торчащие
из-под короткой исподницы. Девка сидела на мостовой, скорчившись, тянула на
колени подол исподницы, которая, по ветхости своей и по толщине обладательницы,
разлезалась то там, то сям, – и громко подвывала.
– Что за притча? – удивился Шубин,
который, сколько не жил на свете и в Санкт-Петербург не наезживал, отродясь не
видывал, чтобы там полуголые девки по улицам бегали, хотя, конечно, по
столичному положению Питера в нем вполне могли и даже должны были твориться
всяческие непотребства.
– Да вишь, раздел ее какой-то разбойник.
Втащил в подворотню и раздел! – пояснил какой-то лоточник в изрядном
гречневике
[15]
. – Девичью честь брать не стал, не! – решительно покачал он своим
гречневиком. – А вот сарафан да платок исхитил, негодник. Эка нынче
господа извращаться пошли!
– Господа? – повторил Шубин. – А
господа тут каким боком пришитые?
– А таким, – сказал «гречневик», –
что по одежке был тот хитник господином, а по повадке – разбойником. И зови его
как хошь!
Шубин хмыкнул и пошел себе прочь, мигом,
впрочем, об сем происшествии забыв, потому что оно никак не касалось ни его, ни
его планов касательно способа проникновения в посольский дом к англичанам.
Разумеется, эта высокомерная братия не пустит его на порог, да Шубин и не
пытался соваться с парадного крыльца. Он намерен был поискать ту самую
калиточку, около которой видел долговязого Афониного жениха с этим, как его...
Прохвостом? Или Брамапустом? А, черт, не вспомнить, да и какая разница, как его
звали, того пса? Спасибо ему преогромное, потому что, повинуясь собачьей своей
природе, он не искал отхожего места, а оставил выразительную кучку там, где
стоял. Аккурат напротив секретной калиточки!
Чистоплотный Шубин с помощью нескольких
палочек отшвырнул кучку с дороги и, ощупав калитку, нашел, куда просунуть руку,
чтобы сдвинуть внутренний засов. Оглянулся – но никто не заметил, что он
вторгается на землю другого государства, да и не случилось никого поблизости, а
потому Шубин вторгся-таки – и аккуратно прикрыл за сбой дверку.
Земля эта самая оказалась заросшим садом, и
Шубин с трудом различил между деревьями очертания здания. Это были, очевидно,
те домашние покои посольского дома, о которых говорила Афоня. Он двинулся туда
крадучись, как вдруг впереди заметил какое-то мельканье.
Приблизился, затаившись, и чуть не ахнул,
увидев того самого пса, ну, этого, как его... Пес ретиво прыгал вокруг яблони,
норовя достать в прыжке что-то, тряпку какую-то, что ли, свисающую с нижних
ветвей. Он был так увлечен, что даже не лаял, а громко, азартно сопел и даже не
чуял приближения Шубина, который в своих мягких сапогах шел почти бесшумно,
забыв про хромоту.
Вот те на! Да ведь это не тряпка, это подол
сарафана – синего, с пестрой каймой, какие носят чухонки, приезжающие в Питер
торговать молоком. Как же чухонка попала в посольский сад, да еще и на дерево
умудрилась запрыгнуть?!
– Чудны дела твои, господи, – пробормотал
Шубин, делая еще один шаг к дереву, однако тут под его ногой хрустнул сучок, и
как английская бесшерстная псина ни была увлечена, она услышала этот шум,
повернулась – и Шубин ощутил яростный взгляд блеклых глаз. А в следующее
мгновение собака, коротко взрыкнув, бросилась к нему.
