– Это одна старинная история, имеющая
касательство до того времени, когда ее величество звалась еще принцессой
Елисавет, а на троне находилась императрица Анна Леопольдовна.
– Стоп, стоп! – перебил Шубин. –
Понимаю, что вам бы очень хотелось, чтобы Анна Леопольдовна звалась
императрицей. Но она звалась правительницей, а императорский сан на себя
возложить так и не успела.
– Не успела, а почему? – с мстительной
интонацией воскликнул Линар, но тотчас взял себя в руки: – А впрочем, мир праху
Анны Леопольдовны. Я буду говорить о тех, кто жив. Итак, принцесса Елисавет
мечтала вернуть наследство своего отца, и тогда для нее все средства были
хороши. Однако у нее не имелось никакой поддержки. Даже французы, –
последовал выразительный взгляд в сторону Д’Эона, – из-за нерешительности
своего тогдашнего посланника Шетарди не оказывали ей почти никакой помощи. Зато
шведский посланник Нолькен (теперь-то он в Лондоне, а в ту пору находился в
России) однажды получил от своего правительства предписание выкупить у России
земли, которые отобрал у Швеции Петр Первый. На это были даны ему сто тысяч
талеров. Разумеется, это не значило прийти как в лавку и выложить на стол
монеты, спросив взамен земли. В России в то время твердой власти не было, ведь
Анна Леопольдовна еще не возложила на себя императорский венец, как вы изволили
выразиться... – Последовал неприязненный взгляд на Шубина. – Нолькену
самому следовало выбрать, поддержать ли ему Анна Леопольдовну, которая весьма нуждалась
в деньгах, либо герцога Курляндского, сосланного в Пелым после смерти Анны
Иоанновны, либо принцессу Елисавет. Нолькен счел, что от нее скорее всего
добьется проку. Слишком уж большой кусок российских земель предстояло отдать,
Анна Леопольдовна сочла бы это ненужным, на редкость беспечная, она не слушала
добрых советов умных людей... – Линар горестно вздохнул. – Симпатии к
Бирону, герцогу Курляндскому, нельзя было купить у русских и за вдвое большую
сумму. И тогда Нолькен решил поддержать Елисавет. Он встретился с ней, и
Елисавет...
Линар умолк.
– Что? – не выдержал д’Эон. – Она
согласилась на эти условия?
– Она согласилась? – с ужасом повторил
Бекетов.
– Она подписала это письмо? – с
ненавистью воскликнула Афоня. – Да это же... да как же?! Ее отец завоевал
земли для России, а она... она их продала?!
Линар интригующе повел бровями:
– Вы еще слишком молоды и не понимаете, что
ради власти можно пойти на все.
– Врешь, саксонская собака, – прорычал
Шубин. – Я не верю! Елисавет не подписала бы! Я ее в те годы знал... Для
нее отец был – все, память о нем – священна. Она все же дочь своего отца, она
дорожила его памятью настолько, что даже подписывалась иногда «Михайлова»: той
фамилией, которую принял Петр, когда обучался морскому делу в Голландии.
– Она не подписала бы того письма, –
кивнул д’Эон. – Конечно, у нее женский ум, но его у нее много. Даже я
успел понять, что Елизавета исключительно, до фанатизма, любит Россию. Нет
слов, любовь отца и дочери совершенно различна. Петр, как англичане говорят,
устроил в родной державе некий смирительный дом, в котором засадил весь народ
за работу. Можно также сказать, что его любовь к своей стране была любовью
портного к куску материи, из которой он с нетерпением хотел сшить наряд,
виденный на чужеземце. Императрица же о русском народе имеет самое высокое
мнение и полагает его достойным собственного величия. Она стала для России
снисходительной матерью, которая позволяет всем веселиться и радоваться жизни
так же, как веселилась и радовалась она сама. О ее царствовании говорят, что
это праздничный, весенний день – такой же беспечный, как она сама. Я не верю,
что она продажное письмо подписала!
– Верите, не верите... – пожал плечами
Линар. – Подписала, не подписала... Но такое письмо с подписью, которую и
сама императрица от своей подлинной не отличит, я привез из Лондона от Нолькена
для того, чтобы передать шведскому посланнику, и лишь из-за внезапного
карантина остановился у Гембори.
– Ну, – сказал Шубин с
облегчением, – я так и знал. Фальшивка! Что бы мы тут ни судили, ни
рядили, сама-то государыня небось знает, что она не подписывала такого письма.
Она от него откажется, вот и всех делов.
– Когда копии этого письма будут разосланы ко
всем королевским и императорским дворам Европы, – с приятной улыбкой
сообщил Линар, – когда всем станет известно, что русская императрица в
свое время ради уничтожения своих родственников, по праву восседавших на
престоле, – а всем известно, как она поступила с Брауншвейгской фамилией! –
продала часть своей страны и своего народа, а теперь отказывается платить по
закладной, – когда это станет известно, уже не будет иметь значения,
фальшивка сия бумага или нет. Ее имя окажется осмеяно, а репутация изваляна в
политической грязи.
– Да к нашему русскому телу ваша вонючая
саксонская грязь небось не пристанет! – высокомерно выкрикнул Бекетов.
– Вонючая саксонская, прусская, английская,
шведская... многовато грязи, а? В самом скором времени присоединится также
грязь французская, австрийская... а что станут свои, русские, о
матушке-государыне, – эти два слова Линар выговорил по-русски, –
говорить, которая хотела их продать чужеземцам, вернее, даже продала?..
– Это нехорошо, – угрюмо кивнул
д’Эон, – когда пойдут такие разговоры, это будет очень плохо. Не стоит
говорить о репутации женщины, ибо в Европе просто не существует нераспутного
государя. Однако неумение держать слово нынче не в чести. И торговля
собственными землями, собственным народом... это позорно!
– Спору нет, дела плохи, – медленно
проговорил Шубин. – А вот позволительно ли вас спросить, зачем вы к нам
пришли, сударь, зачем этот разговор повели, когда Гембори, приятель ваш, уже
объявил государыне об сем письме?
– Да потому, что он не должен был этого
делать! – запальчиво воскликнул Линар. – Но в деле с письмом каждый
преследует свои интересы. Англичане хотят прекратить всякий альянс России и
Франции. Шведы желают исполнения обещания, данного в том письме. У меня свои
интересы. И повезет не тому, кто просто пригрозит опубликованием письма, –
повезет тому, кто этим письмом обладает!
– А кто им обладает? – хищно спросил
Бекетов.
Линар усмехнулся:
– Разумеется, я. Только, – он быстро
выставил вперед руки, заметив, как подался было к нему Бекетов, –
разумеется, я его не взял с собой, это надо же идиотом быть! Так что не
трудитесь отягощать свою совесть новым актом насилия.
– Какие песни! – проворчал д’Эон. –
Какие песни поются! Ну просто Гомерова сирена!
