В следующее мгновение Лия получила ответ на
свой вопрос. Король приблизился к ней вплотную и так проворно схватил в
объятия, что это подтвердило его репутацию отъявленного волокиты. С той же сноровкой,
рожденной, несомненно, частой практикой, он впился в изумленно полуоткрытые
губы мадемуазель, которая едва не лишилась чувств от потрясения. В следующее
мгновение, впрочем, ей пришлось испытать куда более сильное потрясение, потому
что его величество чуть приподнял над полом ее изящную фигурку и повлек
куда-то... как немедленно выяснилось, на ту самую оттоманку, обитую голубым
шелком. В следующее мгновение Лия ощутила тяжесть мужского тела, навалившегося
на нее сверху. Она попыталась издать протестующий крик, ощутив, что умелая и
сильная рука бесцеремонно задирает ее юбки, но губы короля сковали ее рот.
«Боже милостивый! – мелькнула
мысль. – Мой кринолин! Он сломается!»
Впрочем, мадам Помпадур знала, о чем говорила,
когда рассказывала, что кринолины делаются из необычайно гибких прутьев. Треска
обручей Лия не слышала – до нее доносился лишь скользко-прохладный шелест
сминаемых юбок, верхней и нижней, шуршанье сорочки, которая подвергалась такому
же грубому обращению, да тяжелое дыхание мужчины, распаленного похотью.
Нужно было что-то делать, нужно было
защищаться. Лия де Бомон отлично знала, что легко справилась бы с наглецом, но
ведь не станешь драться с королем! Оставалось надеяться лишь на естественный
ход событий... хотя, черт побери, этот ход событий мог бы обернуться для
секретного посланника заключением в Бастилию... вполне мог бы!
И в ту минуту, когда эта обжигающая, а вернее,
леденящая мысль пришла Лии в голову, она ощутила, как нетерпеливая рука короля
наконец-то проникла под ее нижние юбки и добралась до самого секретного
местечка.
Лия де Бомон, как положено порядочной женщине,
ничего лишнего под юбками не носила, никаких панталон или кюлот, известно, их
только кающиеся шлюхи надевают, дабы от греха защититься, – а потому
пальцы короля мигом нащупали то, что у каждого человека промеж ног находится.
Мгновение оцепенения... потом король вскочил с
оттоманки, вернее, с Лии. И не просто вскочил – почти отпрыгнул от нее как
можно дальше!
– Что все это значит, мадемуа... то есть...
Лия проворно поднялась с оттоманки и привела в
порядок свой кринолин, а также вернула на место лиф платья.
– Ваше величество... – с запинкой
пробормотала она. – Я... я...
О боже, что сказать?!
– Ваше величество, – послышался новый
голос, и в комнату вошел герцог де Сен– Фуа. – Молю о прощении, что
нарушаю вашу приватную беседу. Я не успел представить вам нашего секретного
посланника к императрице Елизавете. Мадемуазель Лия де Бомон, урожденная...
Тут Сен-Фуа назвал подлинное имя мадемуазель.
Лицо короля приобрело багровый оттенок и
являло вопиющий контраст прочим цветам, наполнявшим эту гостиную, особенно
лицам Лии и Сен-Фуа. Да, Бастилия оказалась к ним обоим сейчас близка, как
никогда...
– М-да, – проговорил наконец король,
раздвигая губы в улыбке и с новым интересом озирая Лию. – Любой на моем
месте обманулся бы. От души надеюсь, что и Елизавета тоже будет введена в
заблуждение... самое приятное!
Он хихикнул и поправил жабо.
Гроза миновала. Лия де Бомон и герцог перевели
дух.
Впрочем, слишком радоваться они не спешили,
поскольку не забывали, что Людовик был весьма мстителен.
– Хотя говорят, – произнес он, придирчиво
озирая Лию, – что Елизавета весьма разборчива и благочестива!
Сен-Фуа потупился, тая улыбку. Так-так...
парфянская стрела все же прилетела. Однако насчет разборчивости и благочестия
русской императрицы его величество явно заблуждался!
Санкт-Петербург
– Туже затяни! – велела Елизавета и
задержала дыхание, отчего следующие слова из ее рта вышли сдавленно и невнятно:
– Слышишь, Маврушка?! Еще туже!
Маврушка, вернее, графиня Мавра Егоровна
Шувалова, в девичестве Шевелева, считалась лучшей подругой государыни Елизаветы
Петровны еще в ту пору, когда императрица была всего лишь рыжей царевной
Елисаветкой. Мавра оставалась в числе ближайших к ней дам и ныне, спустя
четырнадцать лет после того судьбоносного ноябрьского дня, когда оная
Елисаветка на плечах гвардейцев, ошалелых, как и царевна, от собственной
смелости, ворвалась в Зимний дворец и свалила с престола императора-младенца
Иоанна Антоновича VI, а также его мать, регентшу Анну Леопольдовну, вкупе с
супругом, Антоном-Ульрихом Брауншвейгским. Выбора тогда у Елисаветки не было:
до правительницы Анны, несмотря на леность ее и скудоумие, начала доходить
мысль об опасности иметь у себя под боком дочь Петра, которую поддерживает
гвардия. Царевну со дня на день мог ожидать монастырь либо вовсе плаха. Теперь
Анны Иоанновны уже в живых нет, после холмогорской-то ссылки, а Иоанн гниет в
Шлиссельбурге. А впрочем, при дворе о нем не говорят, его как бы и вовсе нет на
свете.
Ну что же, царствование, начавшееся после
этаких-то страстей господних, оказалось совсем даже неплохим. А уж какие
страшные приметы ему предшествовали! И обрушивались эти приметы именно во время
коронации! Триумфальная арка, под которой должна была проехать Елизавета, вдруг
оказалась повреждена невесть каким злоумышленником, во время пира с шеи
новоявленной императрицы неприметно соскользнуло и невесть куда задевалось
жемчужное ожерелье баснословной цены (ой, да на том пиру вино такой рекой
лилось, что себя потерять недолго было, а уж каким-то там жемчугам исчезнуть
сам бог велел, тем паче что жемчуг – камень слез!..), иллюминация не удалась
(задумано-то было широко и пышно, а получился всего лишь жалкий пшик), а потом
Преображенский дворец, любимый Елизаветой, потому что она в нем родилась,
сгорел в одночасье... Эти приметы, как известно всякому понимающему человеку,
пророчили России весьма печальную судьбу, однако держава в деснице Елизаветы
(вернее, в нежной, белой и мягкой ручке... однако в то же время – весьма
тяжелой длани, которой она с чисто русской щедростью и чисто петровской
вспыльчивостью раздавала оплеухи направо и налево) и с помощью божией
неприятелями не стеснена, границ своих, установленных Петром I, не теснит, а
кое-какие вспыхнувшие войнушки оканчивает победоносно... Правда, у самых
дальних границ, на реке Амуре, под стенами какого-то богом забытом Албазина,
зашевелились китайцы, желающие отнять у русских то, что некогда русские отняли
у них, однако господь не попустит ущемления Великой России, столь грандиозно
расширенной завоеваниями Петра, бог не оставит верную, богобоязненную дочь свою
и дочь Петра, российскую государыню! Так подумала Елизавета и размашисто
перекрестилась.
