От этого неосторожного движения Мавра Егоровна
нечаянно выпустила шнурки уже совсем было затянутого корсета, и весь ее
получасовой труд по превращению обширной талии императрицы в осиную пропал
втуне.
– А, зар-раза! – пробормотала Елизавета,
ловя сваливающийся корсет и с некоторым недоумение озирая свои выпущенные на
волю более чем пышные формы. – С чего это я так раздалась?
– Небось раздашься, ежели станешь на масленой
неделе по две дюжины блинков в один присест лопать! – буркнула Марья
Богдановна Головина, вдова адмирала Ивана Михайловича Головина, по прозвищу
Хлоп-Баба. Марья Богдановна была столь зла, что, совершенно как змея, яду
своего сдержать не могла. Добросердечная Елизавета ее за это жалела и не
слишком-то обижалась – тем паче что насчет блинков сказана была чистая правда.
– Да будет тебе, – беззлобно усмехнулась
императрица. – Не все коту масленица, придет и Великий пост, а там ни щей
мясных, ни буженины, ни кулебяки, ни каши гречневой с топленым маслом... Стану
один квас пить да варенье есть, ну и опять отощаю, что весенняя волчица. Помяни
мое слово, еще сваливаться с меня корсеты станут!
Графиня Анна Карловна Воронцова, урожденная
Скавронская, двоюродная сестра Елизаветы по матери, подавила горестный вздох.
Она знала истовость императрицы в исполнении церковных обрядов. Стороннему
наблюдателю во время Великого поста могло показаться, что Елизавета всерьез
решилась уморить себя голодом: ей даже случалось падать в обморок во время
богослужений (скоромного-то нельзя, а рыбы она не любила). Приближенные
наперебой подражали ей, и Анна Карловна заранее страдала от предстоящих
голодовок.
Ну что ж, почетное звание императрицыной
ближней дамы и чесальщицы ее пяток (ну да, эта прихоть Елизаветы помогла ей не
спать ночами... она ведь помнила, что все предыдущие царствования оканчивались ночными
переворотами, и страшно боялась за свою участь) давало много привилегий –
однако притом налагало на придворных дам многие, порой весьма докучные и
утомительные обязанности потворствовать всем причудам государыни. Анна Карловна
с некоторой дрожью вспомнила ее недавнюю жуткую затею: как-то раз, не в силах
смыть дурную краску со своих волос, придавшую им неприятный белесый оттенок,
императрица просто-напросто велела обрить себе голову. Она пожалела об этом
через минуту – когда нацепила вороной парик и в очередной раз убедилась, что
носить это ей противопоказано. Вообразив изящно причесанные головки ее
придворных дам и среди них – свою, напоминающую воронье гнездо, Елизавета
вскипела – и мигом отдала приказ всем, всем до единой дамам, являвшимся во дворец,
в первую очередь своим фрейлинам и ближним дамам, также обриться и нацепить
черные парики. Боже мой, какой это был ужас, сколько слез пролилось тогда,
сколько проклятий вырвалось сквозь стиснутые зубы!
Анна Карловна, едва попавшая благодаря
замужеству с Михаилом Воронцовым, близким другом императрицы и участником
достопамятного переворота, в почетное и труднодостижимое число чесальщиц
императрицыных пяток, рвала бы на себе волосы, ежели после вмешательства
цирюльника осталось бы, что рвать. Оно конечно, сделавшись чесальщицей, Анна
Карловна вмиг попала в разряд таких влиятельных особ, как Мавра Шувалова, Марья
Головина, Екатерина Шувалова, родная сестра фаворита Ивана Ивановича, и страшно
этим кичилась: ведь все понимали силу словца, вовремя нашептанного среди ночи в
ушко императрицы, и даже дипломатический корпус заискивал перед чесальщицами
государыни. Правда, когда пришел приказ от императрицы незамедлительно
облысеть, графиня Воронцова сначала сочла, что это чрезмерно дорогая цена. Но
тотчас образумилась: уж лучше расстаться с волосами, чем с головой, волосы-то
вырастут, а голова – навряд ли. К тому же очень кстати стали носить маленькие,
едва взбитые прически, да еще прикрывали их нарядными сетками, усыпанными
драгоценными камнями, поэтому разрушения, причиненные злобной волей взбалмошной
повелительницы, удавалось легко замаскировать. Однако с тех пор Анна Карловна
не без страха наблюдала за туалетом императрицы: а ну как вновь той вдарит моча
в голову? Вон углядит на своей лилейной щеке малый прыщ – и постановит всем
придворным дамам себе рожи до крови уязвить на том же самом месте! Звучит
нелепо, а ведь с нее станется, с императрицы-то! К примеру говоря, на
маскарадах, которые соперничают в Елизаветином сердце с богомольями и следуют
один за другим (Елизавета унаследовала от отца страсть к переодеваниям), всем
мужчинам велено являться в женских платьях (в юбках с широченными фижмами, с
которыми кавалеры не знали, как управиться!), а женщины должны надевать камзолы
французского покроя, короткие штаны и обтягивающие чулки. Делалось сие
исключительно ради того, чтобы Елизавета могла выставить напоказ свои очень
стройные и красивые ножки и лишний раз убедиться в том, что никто из дам не
может соперничать с нею и в этой области!
Так что поститься в компании императрицы – это
еще такая малость...
Однако вот что изумительно: какой постницей ни
была Елизавета, это касалось лишь притеснения себя в чревоугодии. Все же
прочее, и прежде всего любострастие, проходило по другому ведомству, в кое
посту как бы и не было доступа. Близкие люди императрицы не могли бы припомнить
случая, когда бы пост помешал ей слушать итальянских певцов или самой петь
веселые песни с деревенскими девками, гонять по цветущим лугам верхом или
кататься в санях со снежных гор, встречаться с «кавалерами» (Елизавета очень
любила это галантное, жеманное слово) или, по крайности, призывать к себе
гадалку и раскидывать на оных кавалеров карты. Иной раз, впрочем, обходилось и
без гадалки. Мудреные словеса про кубки, чаши, монеты и жезлы, про старшие и
младшие арканы были для Елизаветы Петровны скучны. Она видела во всех этих
императрицах, папессах, королях, императорах, дамах, отшельниках, пажах,
дураках совершенно конкретных людей, общалась с ними, как с живыми, находила у
них утешение, и если чем-то ее огорчали карты, то лишь тем, что их было мало,
настолько мало, что перечень «кавалеров» императрицыных они не были способны
исчерпать, а потому Елизавете приходилось заменять фигуры цифрами, и иногда она
забывала, кто есть кто, путалась в гадании, злилась, когда выпадал не тот
король, не тот паж, не та дама...
Изысканно раскрашенные картинки, привезенные
из Парижа, сделанные итальянским художником чуть ли не больше ста лет назад и
купленные за большие деньги Семеном Нарышкиным, бывшим Елизаветиным любовником,
а потом посланником России во Франции, она берегла как воспоминание о той
большой любви, хотя, если честно сказать, была изрядно забывчива. Но этот
подарок стал ее истинным спасением в тяжкие минуты одиночества и безысходности,
да и теперь, когда она частенько впадала в грусть, ярость, уныние, карты
помогали вернуть прежнее веселье. Она где-то услышала, что еще дед ее, царь
Алексей Михайлович, карты, завезенные в Россию поляками, сподвижниками
Лжедмитрия, пытался запретить и даже предписывал с игроками поступать так, «как
писано о татях», то есть бить их кнутом и пальцы да руки отрубать.
