В отличие от Бестужева, Воронцов не делал
вида, будто он святее папы римского. С чуточку смущенным выражением своего
красивого, смуглого лица он смирялся перед слабостями человеческой натуры! Еще
в 1746 году, когда Бестужев прибрал к рукам всю политику России, свалив и
Лестока, и Шетарди и на время отставив Воронцова, оный взял отпуск и объехал
всю Европу. Побывал Михаил Илларионович и в Париже, удивив сей город халатом,
подбитым пухом из сибирских гусей, а заодно свел знакомство с некоторыми
министрами французского двора. Когда мадам Помпадур великодушно взяла на себя
управление владениями Людовика XV, она разузнала о профранцузских настроениях
русского вице-канцлера и прониклась к нему симпатией. Задумав меблировать
заново свой дом, она продала старую мебель королю – с немалой для себя выгодой,
а Людовик, по наущению фаворитки, отправил сию обстановку в Петербург – графу
Воронцову. Обставлено сие было как дар от мадам Помпадур, и Воронцов теперь
чувствовал себя весьма обязанным герцогине и всячески стремился обратить взоры
Елизаветы в сторону Франции. Однако Бестужев постоянно стоял на его пути! Как
правило, Воронцов, столкнувшись в приемной императрицы со своим недругом (и
недругом Франции), надувался, как мышь на крупу, и уходил пожаловаться фавориту
Елизаветы, камергеру Ивану Шувалову, который тоже обожал все французское.
Однако если тот обладал достаточной властью
над сердцем (а еще большей – над телом!) государыни, то никак не мог влиять на
ее легкомысленную голову (Бестужев достиг полной власти в России вовсе не
потому, что императрица его любила или находила удовольствие в беседах с ним,
нет! – а потому, что в одночасье снимал с Елизаветы все бремя
государственных забот, давая возможность не касаться никаких дел). Поэтому
внушить Елизавете мысль о том, что надобно принимать сторону Франции, Иван
Шувалов никак не мог.
Между тем граф Воронцов, понукаемый
французским посланником и собственным чувством долга (у него были свои понятия
о чести!), чуть не рыдал, пытаясь добиться серьезного разговора с подругой
юношеских лет. Однако понимал, что необходимы какие-то весьма серьезные доводы
в пользу русско-французского союза: более серьезные, чем даже государственная
необходимость!
И вот сегодня такой довод у Воронцова
появился. Как и человек, который этот довод представит. Именно потому граф
Михаил Илларионович выплясывал у императрицыной двери, дрожа от нетерпения, и
едва сдерживался, чтобы не поглядывать на настороженного Бестужева
покровительственно и даже с насмешкой. Прежние приезжие из Франции
задерживались по приказу канцлера еще на границе, а единственный прорвавшийся в
Петербург агент по имени Мейссонье де Валькруассан был отправлен в
Шлиссельбург. Но этому агенту, который прибыл нынче... этому, вернее, этой
должно повезти! Вице-канцлер чуял победу!
Впрочем, Воронцов знал, что к императрице
можно прорваться для серьезного разговора не прежде, чем она посоветуется о
прошлом и будущем с окружающими ее образами святых – это может длиться
часами! – и, уж конечно, не прежде, чем ее зеркало удостоверит, что нет
никого прекраснее в мире, нежели императрица Елизавета Петровна. Это была
отчасти правда... Французский посланник маркиз Брейтейль доносил своему двору:
«Нельзя лучше чувствовать себя и соединять в ее возрасте более свежий цвет с
жизнью, созданной для того, чтобы его лишиться; обыкновенно она ужинает в
два-три часа ночи и ложится спать в семь часов утра. Впрочем, эта свежесть
достигается с каждым днем все с большим трудом. Четырех, пяти часов времени и
всего русского искусства едва достаточно ежедневно для того, чтобы придать ее
лицу желаемую обольстительность!»
– Ваше величество, не пора ли принять
господина вице... – заикнулась тем временем Анна Карловна, чуя
беспокойство, которое донимало ее мужа, однако взор Елизаветы вновь мечтательно
затуманился.
– А скажи, Маврушка, – обратилась она к
Шуваловой, – знаешь ли ты, что мне сегодня снилось?
– Откуда же мне знать, матушка? – пожала
та плечами, тоже косясь в сторону двери. Штука в том, что и Мавра Егоровна
Шувалова была весьма заинтересована в скорейшей встрече императрицы с
Воронцовым. А почему? Да потому, что ее муж, Петр Шувалов, тоже стремился к
русско-французскому альянсу. Он добивался откупа на табачную монополию и
рассчитывал, что именно Франция станет его рынком сбыта... – Да что б тебе
ни снилось – сон ушел и быльем порос.
– А все же мне иной раз интересно, что он
такое поделывает? – по-девичьи жеманно хихикнула Елизавета и, отбросив так
и оставшийся незатянутым корсет, направилась прямиком к заветному розовому
комодику.
– Кто, матушка? – удивилась Мавра
Шувалова.
– Как кто?! – раздраженно дернула
плечиком Елизавета. – Тот, кого я нынче во сне видела!
Три придворные дамы озадаченно переглянулись.
Как ни хорошо знали они свою госпожу, прихотливость течения ее мыслей частенько
ставила их в тупик. Произошло это и теперь.
Ну что ж, они так же хорошо знали, что, пока
императрица забавой карточной не натешится, бессмысленно ее прерывать. А потому
с видом покорности и терпения обступили Елизавету, которая с проворством
записной гадалки перетасовала колоду и, произнеся скороговоркою:
– Карты всеведущие, жезлы, булавы, монеты,
кубки, что сейчас паж кубков Никита поделывает и тоскует ли он обо мне, даме
кубков Елисавет? – принялась осторожно вынимать карты.
Меж дамами воцарилось некоторое
замешательство. Хоть убей, они никак не могли вспомнить, кто такой есть паж
кубков Никита и отчего он должен тосковать о даме кубков Елисавет?.. Однако
через миг злоехидная Хлоп– Баба, обладавшая более живой памятью, фыркнула и
значительно покосилась на Мавру Шувалову. Воронцова тоже не скрыла едкую
улыбочку. А Шувалова вспыхнула огнем, потому что значение насмешек ей тоже
стало понятно... ну да, судьба этого «пажа кубков» в свое время наизнанку
вывернулась именно благодаря ее мужу и деверю, братьям Шуваловым!
– Батюшки! – воскликнула в это мгновение
Елизавета. – Да вы только поглядите, дамы!
Дамы поглядели. Императрицы держала в руке три
карты и негодующе ими взмахивала, так что различить их значения удалось не
вдруг. Наконец они обнаружили, что паж кубков находится в окружении короля
булав и пажа монет.
– Это что же значит такое?! – растерянно
пробормотала Елизавета.
– Да то и значит! – злорадно хихикнула
Мавра Егоровна, мигом почувствовав себя просто отлично. – Не верила ты,
что он таковский, а ведь вот... сама видишь! Никаких дам при нем. Два мужика!
Нет, даже три! – И она выдвинула из-за пажа кубков прилипшую к нему карту
пажа жезлов, а потом с победным видом посмотрела на Хлоп-Бабу и Воронцову, как
если бы в том, что паж кубков находился в обществе карт с явным мужским
значением, была некая особая доблесть и даже ее заслуга.
