Далее Прайс поведал присяжным, какое отвращение в нем вызвало преступление друзей. Заявил, что после убийства близнецов Голлоуэев он резко изменил к ним отношение. Рассказал, как друзья пытали братьев, расчленили их, а потом стали похваляться содеянным.
То, с каким удовольствием они совершили свое преступление, стало последней каплей.
Эпстейн спрашивал неторопливо. Он сосредоточился на деталях убийства — тех, которые Прайсу могли рассказать только убийцы, которые он не мог узнать откуда-то еще.
Каждый раз, как всплывала такая деталь, Эпстейн поворачивался к присяжным. Каждый раз, когда Прайс говорил о чем-то, о чем они уже слышали и знали, что это достоверная деталь, он смотрел им в глаза. Смысл его жестов был ясен: откуда еще свидетелю это знать? Кроме как от О’Дрисколла с Кэшем?
Это было хорошее выступление. Но не идеальное. У Эпстейна не получилось контролировать Прайса до конца. И в этом не было его вины. Правила допроса собственного свидетеля запрещали подсказывать ему ответы, и это давало Прайсу больше свободы, чем Эпстейну хотелось бы. То и дело Прайс пользовался предоставленной возможностью отклониться от сценария, добавляя показания, которых не было в его свидетельском заявлении.
Классическая ошибка свидетеля со скрытым умыслом — попытка ухудшить положение обвиняемых.
Каждый раз, когда Прайс пытался подлить масла в огонь, Майкл с Коулом обменивались взглядами. Оба они неоднократно видели такое прежде, поэтому знали, чего добивается Прайс. И оба знали, что результат получится противоположным тому, на который он рассчитывает: каждая новая ложь ослабляла его показания.
Когда Эпстейн закончил, настал черед Коула задавать вопросы.
Коул начал издалека. Казалось, он выступает не против Прайса, а, наоборот, направляет его. Коул прошелся по всем пунктам, в которых, как он считал, Прайс соврал, — как по тем, что были в изначальном свидетельском заявлении, так и по новым, — и Прайс подтвердил их правдивость. Вопросы Коула были не слишком захватывающими для слушателей, но тем не менее крайне важными. Они привязывали Прайса к его лжи и не оставляли ему пространства для маневра перед настоящим перекрестным допросом.
— Мистер Прайс, вы сказали присяжным, что то, как поступили Даррен О’Дрисколл и Саймон Кэш с братьями Голлоуэями, вызвало у вас отвращение. Верно?
— Да, сэр.
— Вас от этого чуть не стошнило, сказали вы.
— Да, сэр.
— Сразу, мистер Прайс?
— А? Че вы хотите сказать?
— Я спрашиваю, вас «чуть не стошнило» сразу, как только вы узнали, что они сделали?
— Да. Это было ваще отвратно. Даже животные так не поступают.
— И вы сказали, что это было вскоре после убийства, правильно?
— Да.
— Не позднее, чем через три дня, сказали вы.
— Да. Может, раньше.
— То есть не позднее 18 декабря? Через три дня после убийства братьев Голлоуэев?
— Да, как я и сказал. Может, раньше.
— Тогда вы впервые услышали об убийстве? Когда мистер О’Дрисколл и мистер Кэш рассказали вам, что сделали?
— Конечно, нет. Это было во всех гребаных новостях. Все об этом слышали. По крайней мере, у меня на районе.
— То есть вы уже составили мнение по поводу этого преступления? До того, как поговорили с друзьями?
— Еще как! Я подумал, это отвратно. Так с людьми не поступают. Че бы они ни сделали.
— Ясно. То есть у вас уже сложилось вполне определенное мнение. А потом ваши старые школьные друзья внезапно объявили, что это они убили близнецов Голлоуэев.
— Да.
— Вы сказали им, какое отвращение испытываете от того, что они совершили?
— Я… э-э-э… я… Не. Не сказал.
— Почему?
— Ну они только что замочили двух здоровенных чуваков, так? Че бы они сделали со мной, если бы я стал наезжать на них по этому поводу?
— Но вы были их другом, мистер Прайс. Разве стали бы они на вас нападать?
— Стали, если бы думали, что я на них настучу. Не настолько они меня любят, чтобы сесть из-за меня за решетку на всю жизнь.
— Тогда зачем они вообще вам обо всем рассказали?
Прайс ответил не сразу. Вопрос Коула явно поставил его в тупик.
В поисках помощи он оглянулся на Эпстейна. Эпстейн не ответил на его взгляд. Прайс был сам по себе.
— Я… я… слушайте, я не понимаю. Че вы хотите сказать?
Коул с готовностью воспользовался предоставленной возможностью.
— Вот что я хочу сказать, мистер Прайс. Судя по вашим словам, мистер О’Дрисколл и мистер Кэш не колеблясь убили бы вас, если бы вы всего лишь выразили недовольство тем, что они сделали. То есть они не верили, что могут всецело вам доверять. В таком случае, мистер Прайс, зачем они так рисковали, рассказывая человеку, которому не могли полностью доверять, о преступлении, за которое их могут посадить в тюрьму на всю жизнь?
Прайс не ответил. Возможно, осознал свою ошибку. Вопрос Коула — он скорее звучал как короткая речь — был вполне логичен. И требовал ответа.
Наконец Прайс его предоставил.
— Наверное, просто хотели похвастаться.
В его голосе не было уверенности. Он звучал так, будто Прайс сам не верил в то, что говорит.
— И это все, мистер Прайс?
Коул не собирался оставить ответ в покое.
— Эти люди совершили преступление, за которое их могут приговорить к пожизненному заключению. И рискнули свободой просто потому, что почувствовали необходимость похвастаться. Таков ваш ответ?
— Я не уверен, что это приемлемый вопрос, ваша честь, — поднялся Эпстейн. — Мистер Прайс не может знать, почему обвиняемые решили ему рассказать. Он не мог прочитать их мысли и понять их мотивы.
— Возможно, так и есть, ваша честь, — парировал Коул. — А может быть, разговора, на который ссылается мистер Прайс, никогда не происходило в действительности, и то, что у обвиняемых не было ни малейшей причины откровенничать с мистером Прайсом, тому доказательство. Но мне кажется, я достаточно ясно выразил свою мысль, поэтому перехожу к следующему вопросу.
Эпстейн сел на место. Майкл видел, что он раздражен: его вмешательство позволило Коулу выразить свою мысль наиболее прямым текстом. Взглянув в сторону присяжных, он отметил, что им, по крайней мере, ответ Коула понравился.
— Итак, мистер Прайс, идем дальше.
Ливерпульский акцент Коула зазвучал отчетливее.
«Наслаждается процессом», — подумал Майкл.
— Вы шокированы. Испытываете отвращение. Не позднее 18 декабря.
— Я так и сказал, нет?
Ошибка взвинтила Прайса. Он отреагировал излишне агрессивно.
