– Может, остановимся у магазина кормов для животных?
– У нас уже есть собачий корм.
– Знаю, но я хочу для него особую миску. И у Шерлока должен быть именной ошейник. Вот у пса Дэнни, Герхарда, на ошейнике прикреплена его кличка – «Герхард».
Герхард был чистокровным шнауцером, которого круглый год возили по собачьим выставкам. Родители Дэнни (его мать по имени Матильда настояла, чтобы Грейс и Генри называли ее «Тиль», потому что «меня все так зовут») оказались людьми чрезвычайно гостеприимными и, в общем-то, довольно надоедливыми. Однажды вечером Грейс, приехав за Генри, приняла неожиданное приглашение на ужин, в течение которого наслаждалась непрекращавшейся веселой и восторженной болтовней о «кухне» собачьих выставок с подробнейшим описанием приготовлений собак к выходу. Грейс, к своему удивлению, обнаружила, что во время всего ужина смеялась как ненормальная.
И все же теперь она сказала Генри, что они не смогут держаться наравне с Герхардом и его семейством.
– А что это значит? – неподдельно озадаченным тоном спросил Генри.
Грейс ему объяснила.
Просто чудеса какие-то, поразилась Грейс, глянув на сына в зеркало заднего вида и заметив упавшую ему на лицо длинную прядь волос. Когда Генри был совсем маленьким, врач-педиатр сказала, что дети растут как бы внезапно и неожиданно. Встанешь утром, посмотришь на ребенка, а у него уже и ноги длиннее, и голова больше. Так, собственно, и было. И с течением лет у Грейс не раз появлялись причины вспомнить слова того доктора. Тем днем, когда Генри во втором классе раз и навсегда расстался с детством, все произошло именно так! Летом два года назад, когда Грейс отправилась в Грейт-Баррингтон, чтобы купить ему кроссовки. Те оказались ему даже чуть великоваты, но не прошло и недели, как Генри стал жаловаться, что обувь жмет ему пальцы. Потом, когда они уже вместе отправились в магазин, то купили кроссовки на целых два размера больше. И вот теперь это произошло снова, но немного иначе. Пока Грейс занималась другими делами, пока переживала и боролась с обрушившейся на их семью катастрофой, Генри сбросил большую часть своей прежней «детскости». Теперь та уступила место едва заметным признакам отрочества. Ее сын вступил в пору подросткового возраста, когда мальчики, пренебрегавшие стрижкой и личной гигиеной, наконец замечают, что девочки сильно отличаются от них. И выглядел он хорошо. Он выглядел… возможно ли это? Очень хорошо, не сломленным и не подавленным. На самом деле Генри выглядел во всех отношениях нормальным парнем, у которого в школе друзья, а в понедельник утром – контрольная по природоведению. Еще – обязательные репетиции и выступления со школьным оркестром плюс совершенно новое поручение – играть аутфилдером в дальней части поля за бейсбольную команду «Лейквилл Лайонз», спонсором которой выступал не кто иной, как ресторанчик «Смиттиз Пицца», где вечером, как она его называла, «побега» они впервые отведали тамошнее лоснящееся от жира блюдо. Иными словами, не как парнишка, отца которого миллионы людей, пусть и в другом штате, знали как «Дока-убийцу». Или даже (она задумалась над формулировкой) не как паренек, на глазах у которого родители заурядно разошлись, и мать в один прекрасный день перевез его совсем в другую жизнь – с другим домом, с другой школой, с другими друзьями. «И с собакой», – подумала Грейс. Возможно ли, что… с ним… и вправду все нормально?
– Может, стоит купить вольер, о котором нам говорили? – спросила она. Ей только что пришло в голову, что пес Шерлок, собака, которая зайдет в дом у озера впервые по крайней мере за тридцать лет, может в какой-то момент решить опорожняться прямо в комнатах.
– Нет. Я хочу, чтобы он спал рядом со мной, – ответил Генри с заднего сиденья. – А если он что-то и наделает, я тут же уберу. Это мой пес. И я за него в ответе.
У Грейс перехватило дыхание. Она никогда не слышала от сына таких слов – «я в ответе», – и в его устах прозвучали они как нечто невероятное. Его новый голос – чуть более мягкий и более глубокий – больше не был голосом Генри-мальчишки. Вот еще одна перемена в ее сыне, которую она не заметила за другими заботами. Когда Грейс это поняла, у нее от огорчения закружилась голова.
Потому что именно она была (и должна была быть) за все в ответе. Впервые Грейс осознала это всего несколько недель назад, когда немного улеглась ее безумная ярость, отпустила нестерпимая горечь и поутихла всеобъемлющая, почти безграничная боль оттого, что рядом не было Джонатана (что ее семьи с Джонатаном – ее жизни, которую она по какой-то законной и оправданной причине считала жизнью, – тоже больше не было). Укутанная густой пеленой ужаса, Грейс увидела грозный указующий перст, упершийся прямо в нее. Ведь всего этого могло бы и не быть, или хотя бы могло быть как-то полегче. А произошло во всей своей полноте следующее: убийство Малаги Альвес, ее осиротевшие дети, невыносимый позор публичного поношения и осмеяния самой Грейс, стремительный крах ее профессиональных достижений и амбиций. И, продолжая список, еще больше, гораздо больше: размолвки и трения между ней и Витой, между Генри и его дедушкой и бабушкой, между ее надменно-пресыщенным представлением о себе и грубой, жесткой реальностью. Да, все это дело рук Джонатана, но именно она ему это позволяла. И даже после долгих недель горестных раздумий в кровати под одеялом, после вылавливания и «прочесывания» статей в Интернете о том, что она все знала о преступлении, если вообще не сама его совершила, после долгих часов на причале и выпускания табачного дыма к звездам, словно те могли дать ей объяснение, – даже теперь она понятия не имела, как же это все произошло.
Грейс вцепилась в руль, пытаясь снова взять себя в руки, стараясь скрыть от Генри свое смятение.
Выходит, она предпочла верить в предоставляемую, показываемую ей реальность, в не изученную ею реальность жизни с Джонатаном? Почему она должна этого стыдиться? День за днем в ее кабинете, на бежевой кушетке чередой сменяли друг дружку истории одна ужаснее другой, разбитые семьи и полные отчаяния мужья и жены – кто бы не благодарил судьбу за тот домашний очаг, к которому она возвращалась каждый вечер? Джонатан обожал ее, ценил, ободрял и поддерживал. Давал ей беспрестанную заботу и привязанность, дал ей Генри. Он был – господи, какое затертое клише – ее лучшим другом. На самом деле, подумала Грейс с вновь объявшей ее грустью, он был ее единственным другом. Ведь именно он прогнал Виту из ее жизни, как прогонял каждого, кто осмелился к ним приблизиться. Никто не был достоин Грейс – вот в чем состоял главный посыл. Никто не заслуживал ее внимания, кроме Джонатана.
Грейс твердила себе, что подметила бы подобное в любом другом человеке. И она подмечала это бесчисленное количество раз в мужчинах, сидевших на кушетке в ее кабинете. Это были мужья и бойфренды, которые деликатно или жестко разорвали свои связи с женами, подругами, родителями, братьями или сестрами, друзьями, даже с детьми, чтобы женщины никогда не смогли к ним вернуться по выжженной земле. Или чтобы те оказались слишком деморализованы, чтобы даже попытаться это сделать. Эти мужчины походили на бордер-колли, которые отсекают выбранную ими овцу от остального стада и не позволяют ей приблизиться к нему. Бордер-колли – чрезвычайно умные собаки.
