– Наша группа есть на Фейсбуке, – заметил Рори.
– Конечно. И от этого она только выигрывает, но тут совсем другое дело.
– Чтобы общаться с вашими десятью поклонниками? – с лукавой улыбкой поинтересовался Генри.
– Генри, у нас уже двенадцать поклонников, – напомнил Лео. – Почему, как ты думаешь, мы кормим сейчас и тебя, и твою маму? Естественно, чтобы заручиться вашей преданностью.
Генри не сразу понял, шутит Лео или нет. Мальчик даже встревожился, но лишь на мгновение, после чего улыбнулся.
– Сначала я хочу послушать музыку, – признался Генри.
Чуть погодя они заиграли. Это были мелодии, на которых вырос Колум в Шотландии, а еще мелодии их собственного сочинения. Источником оригинальной музыки, похоже, был Рори. Его смычковая рука, расслабленная в запястье (Виталий Розенбаум нашел бы это недопустимым), подпрыгивала и плясала над струнами, а Генри (и Грейс это заметила) почти не сводил с нее глаз. Звук двух скрипок (народных скрипок, поправила себя Грейс) то сливался, то расходился, то как будто шел крест-накрест, вперед и назад (для такого звучания наверняка имелся специальный музыкальный термин), а мандолина и гитара выступали, словно верное приложение сольной партии. У некоторых мелодий были странные шотландские и ирландские названия, как, например, «Инишмор», «Лох-Осиана» и «Лейкслип», звучащее как «лейка с липы». То было название небольшого ирландского городка и означало «прыжок лосося». Грейс спокойно сидела на своем месте и пила вино. Ей было тепло, но она чувствовала себя как-то странно, хотя с течением времени поняла, что становится все более счастливой. Иногда ей казалось, что она узнает некоторые мелодии. Она слышала их на берегу озера. Некоторые звучали, пока она лежала на спине и смотрела в зимнюю ночь. Но при этом все они сливались воедино, и это тоже доставляло ей удовольствие. Генри притих и за очень долгое время не издал ни единого звука. О своей книге он не вспоминал.
Около восьми музыканты сделали паузу, чтобы выпить кофе с пирожными, которые принес Колум, и пока он возился на кухне, Рори вдруг повернулся на кушетке и протянул Генри свой инструмент. Генри заволновался.
– Хочешь попробовать? – поинтересовался парнишка.
К удивлению Грейс, Генри не стал тут же отказываться. Вместо этого он сказал:
– Я не знаю, как на этом играть.
– Да? А Лео говорил, что ты играешь.
– Да, только я играю на академической скрипке. На классической. То есть в Нью-Йорке я играл на классической скрипке. А сейчас только репетирую в школьном оркестре. – Он замолчал, словно не знал, стоит ли продолжать, но все же добавил: – У меня здорово получалось, но, конечно, не так, чтобы идти учиться в консерваторию. Большинство учеников моего преподавателя потом были приняты в консерваторию и стали профессионалами.
Рори только пожал плечами.
– Это здорово. Но все-таки попробуй.
Генри повернулся к Грейс.
– А почему нет? – ответила она. – Если Рори так хочет.
– Очень, – подтвердил тот. – Я люблю свою скрипку, но это, конечно, не Страдивари.
Генри взял в руки инструмент. Он внимательно разглядывал его, словно впервые увидел скрипку. Как будто совсем недавно не был на репетиции школьного оркестра, готовящегося к зимнему концерту. Потом он прижал подбородок к шее и принял позу, которой был обучен.
– Мне кажется, так тебе будет не очень удобно, – высказал свое мнение Рори. – Ты можешь держать ее как угодно.
Генри немного расслабил левую кисть и опустил скрипку. Грейс попыталась вообразить, как сейчас бы ругался Виталий Розенбаум. Он бы лаял, как собака. Видимо, Генри тоже представил нечто подобное.
– Теперь встряхни рукой. Избавься от напряжения, – посоветовал Рори, и Генри повиновался. – Когда играешь фолк, никто не заботится о том, как ты держишь скрипку или смычок. Руку можешь сжать даже в кулак, если хочется.
– Только не надо этого делать, – вступил в разговор Лео со своего стула. Он тоже внимательно наблюдал за ребятами. – Спину измучаешь.
– Самое главное, чтобы тебе было удобно. – Рори вложил в руку Генри свой смычок. – А теперь сыграй нам какую-нибудь мелодию.
Грейс почему-то подумала, что сын выберет «Пробуждение», то самое произведение, которое они без конца репетировали с оркестром. Однако, к ее удивлению, сыграв несколько гамм, чтобы почувствовать инструмент, Генри перешел к сонате Баха номер 1 соль минор, часть 3 «Сицилиана». Это была последняя вещь, которую он разучил в Нью-Йорке, еще до того, как рухнул весь мир. С тех пор, насколько было известно Грейс, он эту вещь нигде не играл. И хотя исполнение было не таким уверенным, как в Нью-Йорке, вещь прозвучала достаточно прилично. И, если быть честной, тронула Грейс до глубины души.
– Очень мило, – прокомментировала Лирика, когда через пару минут мальчик закончил играть.
– Я мало играю сейчас. Ну, то есть, кроме репетиций оркестра. – Генри осторожно опустил скрипку и передал ее Рори.
– А ты умеешь джигу? – спросил тот.
Генри рассмеялся.
– Я даже не знаю, что это такое.
– Жалко, что больше скрипки нет, – сказал Рори. – Когда играешь вдвоем, учиться легче. То есть, если ты уже умеешь играть, то так лучше разучивать что-то новое.
– Моя скрипка здесь, – признался Генри. – Она в машине.
Лео вопросительно посмотрел на Грейс.
– Намечается большой концерт.
– Я пойду с тобой, – предложил Лео, и они вышли из дома.
С озера дул легкий ветерок, но было не холодно. Самая холодная часть зимы миновала неделю или две назад. Теперь казалось, словно что-то разверзлось в земле, и та постепенно выпускала из себя наружу весь скопившийся холод. Грейс ни разу не оставалась в доме у озера в сезон грязи и слякоти, а потому не знала, как все это будет проходить и насколько затянется. Ей представилось, что земля на участке Лео уже начинает всасывать ее в себя.
В тот момент, когда за ним захлопнулась алюминиевая дверь, Грейс поняла: что-то изменилось. И даже понимала, что именно. Сама такая мысль оказалась настолько приятна, что она и позабыла, что, по идее, должна бы только грустить все это время. Подумав немного, она решила, что расстраиваться ей вообще-то не из-за чего. И это вызвало улыбку.
– Что такое? – спросил Лео. Грейс открыла пассажирскую дверцу машины, и в салоне загорелся свет.
– Я подумала, что могла бы поцеловать тебя, – ответила она.
– Да-да. – Он кивнул так, будто она предлагала сейчас какое-то малопонятное мероприятие по охране водных ресурсов их озера. Затем преобразился: – Ого! Давай! – И тут же сам поцеловал ее, не выжидая ни секунды. Он ждал дольше, чем она. Это был их самый первый поцелуй за почти что девятнадцать лет.
– Погоди, – произнесла она, как только смогла говорить. – Я не хочу, чтобы они узнали.
