Хотя бы больнее ей уже не стало.
Боль вызвало кое-что другое. Фотографии: множество альбомов, фото в рамках на стенах повсюду, а еще отдельные особенно удачные снимки, где все они были застигнуты «врасплох» – ее муж, ее сын и она сама. Одного Джонатана удалить с них было невозможно, а Грейс не могла и помыслить, чтобы забрать эти снимки домой. Но и просто так выбросить их она тоже не могла. Ведь это была ее история и история ее сына тоже. Фотографии должны были храниться в доме Евы на Лонг-Айленде, именно там. Ее отец, в момент, когда его посетила невиданная доброта, согласился приехать к ней специально, чтобы забрать их. Это произойдет завтра, и фотографии окажутся там, где Грейс не придется их постоянно видеть. И они останутся там до тех пор, пока Генри – а может, и она сама, – не будут готовы забрать их назад.
И еще отец должен был привезти сервиз ее матери, все двадцать предметов лиможского фарфора «Хевиленд Арт Деко». Упаковывала его сама Ева. Сервиз тоже отправится в Коннектикут, и Грейс обязательно найдет место для него в своем маленьком простоватом домике. Это небольшое событие подняло ей настроение на фоне всепоглощающего уныния и печали. Грейс попыталась (но ей показалось, что безуспешно) передать Еве, как высоко она оценила подарки, но Ева почувствовала себя так же некомфортно, как и сама Грейс, когда дело дошло до этого фарфора. «Не глупи, – сказала она. – Если бы я только знала, что тебе хочется забрать этот сервиз себе! Ты ведь ни разу даже не намекнула. У меня же этого фарфора больше, чем достаточно, Грейс, и тебе это хорошо известно».
И все остались довольны.
Грейс снимала простыни с сушилки и, как могла, складывала их, когда зазвонил городской телефон, и консьерж доложил, что к ней пришел детектив. На секунду Грейс сделала вид, что не понимает, что все это может означать. Простыня у нее в руке была еще теплая. Ткань хорошего качества, да и цена достаточно высокая. Она была бледно-желтая или даже цвета небеленого сурового полотна. Наверное, раньше такой цвет называли беж, но теперь, как отметила Грейс, никто не говорил о простынях, что они бежевого цвета. Изъянов у простыни не было, только вот Грейс на ней спала и занималась любовью с Джонатаном. Она не могла начинать новую жизнь со старыми простынями с супружеского ложа.
Полицейский появился через несколько минут, и Грейс встретила его у входной двери. Теперь у нее в руках оказалась другая простыня, натяжная. Она никогда не умела складывать натяжные простыни, и сейчас у нее тоже получалось не очень красиво. О’Рурк вышел из кабины лифта немного смущенный.
– Привет, – поздоровалась Грейс. – А где же ваша лучшая половина?
Он обернулся. Консьерж закрывал за ним решетчатую дверь лифта.
– Простите, что побеспокоил, – вместо ответа извинился О’Рурк. – Вы стирку затеяли?
– Упаковываю вещи. Хочу отдать простыни в благотворительную организацию. Просто хотела перед этим их постирать.
– Понятно, – ответил он, глядя мимо нее в открытую дверь. – Ух ты! А вы действительно съезжаете.
– Действительно, – подтвердила Грейс. Терпение у нее заканчивалось, и было очень трудно держать себя в руках.
– Можно мне зайти на минутку?
– Можно все и так сказать. Пожалуйста, – попросила она. – Я полагаю, вы пришли сюда для того, чтобы что-то сказать мне.
О’Рурк мрачно кивнул.
– Я пришел сказать, что мы определили местонахождение вашего супруга. Мой партнер поехал туда, чтобы решить вопрос о его экстрадиции. Может быть, вам лучше присесть? – спросил он, как будто разговор происходил не у нее дома.
Грейс толкнула дверь и закрыла ее, посмотрев на свою руку. Казалось, что рука существует вне тела, сама по себе, но Грейс сделала вид, что все в порядке.
– Это настоящее потрясение, – продолжал О’Рурк, как будто Грейс до сих пор не осознавала этого. – Вам бы лучше присесть.
Они пошли на кухню. Грейс положила кое-как сложенную простыню в коробку для пожертвований. Затем послушно устроилась напротив полицейского за грязным кухонным столом.
– Куда вы уезжаете? – поинтересовался О’Рурк.
– В Коннектикут.
– А, это хорошо. Загадочные места. Мне приходилось там бывать.
– Нет, мы на другом конце. На северо-западе. Там мы живем уже с декабря месяца. – Она помолчала. Разумеется, он знал, где она находилась и с какого времени. – Так где же он? Где Джонатан? В Канаде?
– Нет. В Бразилии.
Грейс молча уставилась на него. Но от этого его слова не стали более понятными. Бразилия ни о чем ей не говорила.
– Я не понимаю. А как же то письмо?
– Да, письмо было от него. И отправлено оно было из Северной Дакоты, из Майнота. Но мы уверены в том, что это не он его отправил. Возможно, заплатил кому-то. Или просто нашел человека, который согласился оказать ему услугу. Он умел располагать к себе людей, и они охотно выполняли его просьбы. Вы это сами знаете.
– Но… – Грейс недоверчиво качала головой, положив ладони на липкую столешницу. – Зачем ему это понадобилось? Зачем вообще сообщать мне о своем местонахождении?
– Понимаете, – негромко и как можно мягче произнес О’Рурк, – Майнот находится в часе езды от границы. Я хочу сказать, что там перед вами открываются тысячи километров незащищенной границы и резервация индейцев. Чиппева. Несложно найти человека, который проведет вас на другую сторону. Это именно то место, куда бы вы направились, если бы захотели покинуть страну так, чтобы об этом никто не узнал. Как раз туда я и отправляюсь, – закончил он таким тоном, как будто это предоставляло ему некоторые полномочия.
– Хотя вполне очевидно, что он не воспользовался этим, а отправился в Бразилию, – продолжала удивляться Грейс.
Ей вспомнился образ, который она представила себе в последний раз. Джонатан бредет вдоль замерзшего русла реки рядом с городом Уайтхорс на Юконе в Канаде. Он идет мимо восстановленного арктического корабля «Клондайк», в котором сейчас находится музей. Он ждет, когда здесь появится она. Грейс поняла, что она даже мысленно одела его в соответствии со своими фантазиями. На нем была теплая фланелевая рубашка и вязаная шапочка, натянутая до самых глаз, из-под которой выбивались отросшие длинные волосы. Вот так она и отправила его брести по тропе, с опущенной головой, руки в карманах. Он тосковал по ней, искал ее и надеялся. Этот образ прочно засел у нее в голове.
– Но зачем он написал мне это письмо?
– Наверное, чтобы еще раз оттрахать вам мозги, – ничуть не смутившись, предположил О’Рурк. – Есть такие люди, они не упустят случая лишний раз навешать вам лапши на уши. Только для того, чтобы приколоться. Это у них в крови, они этим живут. Я как-то пытался разобраться во всем этом. Действительно, что они в этом находят? Мне кажется… впрочем, забудьте. Я этого, наверное, никогда не пойму. Мне только приходится убирать за ними грязь. – Он выразительно пожал плечами, словно всю карьеру только тем и занимался, что разгадывал эту и другие тайны мира, и времени на это у него было предостаточно. – Но зачем я все это вам рассказываю? Вы же сами людям мозги вправляете.
