– Уверена, что мамаши из Далтона уже обзванивают друг дружку и говорят: «В нашей школе такого никогда бы не случилось!»
– Но это случилось и не в нашей школе, – напомнила ей Грейс. – Мы понятия не имеем, какой жизнью жила Малага. О ее муже я вообще ни словечка не слышала. На благотворительном аукционе его не было, верно?
– Ты шутишь? А как бы она флиртовала со всеми мужчинами?
– Это они с ней флиртовали, – поправила Грейс.
– Я тебя умоляю!
В голосе Сильвии явственно слышалась горечь. Отчего бы это? Никто из тех мужчин не был ее мужем. Она сама вообще не была замужем!
Вместо того чтобы ей все это высказать, Грейс спросила:
– Но ведь Малага была замужем, так?
– Да. Ну, согласно спискам родителей. Муж – Гильермо Альвес, проживает по тому же адресу. Однако никто его никогда не видел.
Скольких людей, лениво подумала Грейс, Сильвия опросила, чтобы заявить, что «никто»?
– А ты его когда-нибудь видела? – спросила Сильвия.
– Нет, – вздохнула Грейс.
– Вот. Всегда только она по утрам приводила сына в школу, потом сидела в парке с младенцем, а затем днем возвращалась.
Грейс вновь ощутила ужас: убитая мать, осиротевшие дети, бедность (очевидно, относительная) и скорбь. Это ведь кошмар-то какой. А Салли и Сильвия понимали весь ужас случившегося?
– Ой, мне пора бежать, – сказала Грейс. – Уже слышу, как зашел назначенный на час дня пациент. Спасибо, что рассказала мне, Сильвия, – несколько неискренне поблагодарила она. – Давай постараемся сидеть тихо, пока не узнаем от полиции, что же произошло на самом деле.
– Конечно, – так же, если не лицемернее, согласилась Сильвия. И добавила, словно оставляя за собой последнее слово: – Мы с тобой еще завтра поговорим.
Грейс нажала кнопку, сбрасывая вызов, и положила телефон на стол. Назначенный на час дня пациент еще не прибыл, но скоро появится. Странно, но она не знала, чем заполнить эту паузу. Разумеется, ей очень хотелось поговорить с Джонатаном, но днем она ему почти никогда не звонила, работа у него и так была суетная, чтобы отвлекаться на пустяки, да и она считала несправедливым его расстраивать известием о чем-то чрезвычайном. Но сегодня Джонатан был не в больнице. Он находился в Кливленде на конференции онкологов и, возможно, отключил телефон. А значит, она может позвонить и оставить сообщения без опасения, что их прервут. Но что именно стоит ему рассказать?
Генри поставил ей в телефон фотографии: скрипку для себя, стетоскоп для отца, камин для городского номера квартиры, лодочный причал для дома в Коннектикуте. Отца Грейс обозначала трубка (хотя он уже много лет ее не курил), а Рирден – логотип школы. Все остальное – обычные номера и звонки. Зрительные образы явно были остовами существования Генри и, возможно, ее собственной жизни. Она нажала на стетоскоп и поднесла телефон к уху.
– Говорит Джонатан Сакс, – прозвучал голос ее мужа после переключения на голосовую почту. – Сейчас я не могу ответить на ваш звонок, но перезвоню вам при первой возможности. Если у вас что-то срочное, пожалуйста, звоните доктору Розенфельду по номеру двести двенадцать-девятьсот три-восемнадцать-семьдесят шесть. Если срочно нужна медицинская помощь, звоните девять-один-один или вызывайте неотложку. Спасибо.
После сигнала она произнесла: «Привет, дорогой. Все прекрасно, но кое-что случилось в школе. – Она быстро соображала. – Нет, с Генри все хорошо, не волнуйся. Просто позвони мне, когда выдастся минутка. Надеюсь, конференция проходит хорошо. Ты не говорил, когда вернешься: завтра или в пятницу. Дай мне знать, чтобы я известила папу и Еву, если ты завтра поспеешь к ужину. Люблю тебя, пока-пока».
Она подождала, будто бы он мог как по волшебству появиться на другой оконечности голосовой почты из железного зала, куда отсылались бестелесные голоса, пока их не услышат – словно бесшумно падающие в лесу деревья. Она представила его в безликом, но уютном конференц-зале в Кливленде, со стоящей на подносе неоткрытой бутылочкой воды – дар обосновавшегося в вестибюле представительства амбициозной фармацевтической компании, – записывающим обескураживающую статистику последних клинических испытаний некогда перспективного препарата. Что значила смерть незнакомой взрослой женщины – человека, которого ни он, ни его сын даже в глаза не видели, – для того, кто ежедневно старался лечить детей, могущих или не могущих знать, что они умирают, и утешать родителей, которые всегда знали правду? Это все равно что тыкать в пятнышко грязи уборщиков и мусорщиков, очищавших от сора и хлама целые кварталы. Грейс нажала кнопку, сбрасывая вызов, и положила телефон на стол.
Теперь она уже жалела, что позвонила. Жалела, что поддалась детскому желанию попросить его сказать что-нибудь волшебное, от чего бы ей сразу полегчало. Джонатана, занимавшегося куда более важными проблемами, не надо отвлекать от его обязанностей лишь потому, что она нуждалась – опять же, почему нуждалась? – в его сочувствии. Как все остальные, как, разумеется, Сильвия, Грейс прекрасно научилась реагировать на вещи из серии «со мной этого никогда не случится». В Центральном парке изнасиловали женщину? «Конечно же, это ужасно, но надо бы спросить, зачем она отправилась на пробежку в десять вечера?» Ослеп переболевший корью ребенок? «Прошу прощения, но что за идиоты-родители, не сделавшие прививку?» Разбойное нападение на туристов в Кейптауне? «Вы удивлены? Но это же Кейптаун!» Но в случае с гибелью Малаги Альвес винить было некого и нечего. Не ее вина в том, что она латиноамериканка и явно не очень богатая. И разумеется, нет ничего плохого в том, что ей удалось выбить своему ребенку стипендию для обучения в одной из лучших школ города. Для того стипендии и существуют! Где все они – и Грейс в частности – должны были построить стену, отделявшую их от этой бедной женщины?
Везение. Чистое везение. И деньги, которые в ее случае тоже относились к везению.
Она жила в квартире, где выросла, в квартире, которую никогда не смогла бы себе позволить по нынешней рыночной цене, и отправила сына – возможно, не более, но уж никак не менее способного, чем его одноклассники, – в ту школу, где сама училась. Там благосклонно принимали детей прежних выпускников, и ее отец иногда помогал оплачивать обучение, поскольку стоило оно просто головокружительно дорого, а практическая психоаналитика и детская онкология – не очень-то эффективные средства для обретения богатства в прародителе Уолл-стрит. Отвратительное везение. Не как у Сильвии, которая, наверное, тоже извлекла выгоды из статуса бывшей выпускницы, но которая работала, как одержимая, чтобы определить свою талантливую дочь в Рирден и как-то жить вместе с ней в однокомнатной квартирке. «Мне надо больше общаться с Сильвией», – поймала себя на мысли Грейс, будто была знатной помещицей. Возможно, она этим подразумевала, что в свое время надо было больше общаться с Малагой, но опять же – возможно, теперь так себя чувствовать было безопаснее.
Наконец она и вправду услышала звонок во входную дверь и нажала клавишу интеркома, удерживая, пока не щелкнул открывшийся замок. Из вестибюля послышался разговор, пока пара усаживалась там на стулья. Она слышала их голоса, спокойные и приглушенные, что было очень необычно для ее пациентов, которые зачастую являлись к ней, готовые броситься друг на друга. Прекрасные люди, открытые к диалогу, серьезно настроенные и серьезно пытавшиеся вылечиться, и они ей нравились, хотя обоих в ранней молодости жизнь так крепко потрепала, что Грейс исподволь надеялась, что они придут к решению не заводить детей. Кому-то надо обзавестись детьми, но они не могут, кто-то может, но им того не надо, – как же все несправедливо. Эта пара, обретшая друг друга, была счастливее остальных.
