– Сильвия? – переспросил О’Рурк. – А фамилия ее как?
– Стайнмец, – как-то виновато ответила Грейс. – Хотя сообщение пришло от женщины по имени Салли Моррисон-Голден. Она возглавляла наш школьный комитет, куда мы все входили. В том числе и миссис Альвес. – Хотя Малага Альвес вообще-то в комитет не «входила». То есть она ничего не сделала, кроме как поприсутствовала на одном заседании. А в аукционном каталоге ее имя фигурировало среди членов комитета? Грейс не помнила.
– И когда все это было?
– Не поняла?
– В котором часу вы узнали о смерти миссис Альвес?
Вот это вопросик, с некоторым раздражением подумала Грейс. Если они станут перебирать всех в школьном сообществе и спрашивать, кто и когда это узнал – это станет походить на социологический опрос, а не на полицейское расследование.
– Ой… – Она задумалась. – Так, подождите, дайте я проверю телефон.
Она вытащила из сумочки аппарат и пролистала журнал вызовов. Найти нужное оказалось несложно.
– В двенадцать сорок шесть, – объявила она, испытав странное облегчение, словно что-то этим неопровержимо доказав. – Мы говорили чуть больше восьми минут. Но почему это так важно? В смысле, если можно спросить.
Детектив по имени Мендоза рассмеялся как-то на редкость мелодично.
– Я больше не думаю, что важно, а что нет, – ответил он, слегка улыбнувшись. – Когда-то я спрашивал лишь то, что казалось мне важным. Вот почему у меня ушло так много времени, чтобы выбиться в детективы. Теперь я спрашиваю все подряд, а потом отсеиваю ненужное. А вы мозгоправ, да? Вы спрашиваете только то, что важно?
Грейс поглядела на него. Потом на напарника. Они не улыбались.
– Откуда вы узнали, что я мозгоправ? – спросила она. – То есть я не мозгоправ, а психоаналитик.
– Разве это тайна? – поинтересовался он. – Вы же книгу выпустили, верно?
– Она не была моей пациенткой, – ответила Грейс, перейдя к совершенно нелогичному выводу. – Миссис Альвес? Я не была ее психоаналитиком. Я вместе с ней входила в школьный комитет. По-настоящему мы с ней никогда и не разговаривали. Так, знаете, просто болтали.
– О чем болтали? – спросил Мендоза.
Грейс внезапно заметила шедшую через вестибюль соседку, жившую прямо над ней. На поводке она вела тучного тибетского терьера, а в руке несла пакет с продуктами. Соседка изумленно смотрела на сидевших в вестибюле троих людей, похоже, о чем-то разговаривавших. «Она знает, что мужчины из полиции?» – машинально подумала Грейс. Эта женщина жила этажом выше почти десять лет одна, лишь с собакой, а чуть раньше – с другой собакой. Ее звали Вилли или Джозефина – собаку, а не женщину. Фамилия женщины была Браун, имени ее Грейс не знала. «Вот тебе кондоминиум на Манхэттене», – подумала она.
– Я не… Ой, – вдруг вспомнила она. – Ее дочка. Маленькая. Мы все восхищались ее ресничками. Это я помню. Я же вам говорила – ничего особенного.
– Она обсуждала ресницы дочери? – нахмурившись, спросил Мендоза. – Вам это странным не кажется?
– Мы просто восхищались малышкой. Ну, знаете… – Хотя, возможно, они и не знали. Наверное, они никогда не восхищались ребенком из вежливости. – «Какая славная девочка. Какие длинные реснички». Встреча особо не запомнилась.
О’Рурк кивал, записывая эту чрезвычайно важную подробность.
– И все это происходило на заседании комитета в прошлый четверг, пятого декабря.
«А я сказала „пятого декабря“?» – отстраненно подумала Грейс. Похоже, они тасовали набор бесполезных фактов.
– Ну, вроде бы да. Я тогда единственный раз с ней говорила.
– Кроме благотворительного аукциона в субботу вечером, – добавил Мендоза.
И тут Грейс все поняла. Конечно же, они успели поговорить с Салли. «Салли, наверное, сама им позвонила, – раздраженно подумала она. – И наверняка сказала: „Я ее знала! Я возглавляла комитет! Грейс Сакс это подтвердит!“ Чтоб ее, эту Салли».
– В субботу я видела миссис Альвес на вечеринке, – поправила его Грейс. – Но я с ней не разговаривала.
– А почему нет?
«Почему нет?» Нескладный какой-то вопрос. Если бы она на аукционе поговорила с Малагой, то вопрос звучал бы «Почему?», а не «Почему нет?».
Она пожала плечами.
– Особого повода не было. На вечеринке я практически ни с кем не разговаривала. Я очень долго пробыла внизу, раздавала листочки и бирки с именами. Когда я поднялась наверх, там уже собралась большая толпа. А потом начался аукцион. Мне со многими не удалось поговорить.
– А вы, случайно, не заметили кого-нибудь, с кем миссис Альвес точно разговаривала? Даже если сами с ней не говорили. Кто-нибудь особенно привлек ваше внимание?
«Ага», – подумала Грейс. Она поглядела на них, разрываясь между своим феминистским и дофеминистским «я», не говоря о желании помочь и о злобе на Салли. Она не Салли, у которой разливалась желчь при появлении более симпатичной женщины, обладавшей более сильным феромоном и способной отбить потенциального кавалера. Если мужчины, подобные тем, кто оказался на благотворительном аукционе для Рирдена, хотели роиться вокруг Малаги Альвес, позабыв своих жен ради такой аппетитной «новенькой», ей это было безразлично, особенно потому, что ее мужа среди них не оказалось. Малагу нельзя винить за ее очевидную чувственность, которую она, похоже, напротив, не выставляла напоказ даже при таких благоприятных обстоятельствах. А вившимся вокруг нее мужчинам отвечать лишь перед своей совестью и, разумеется, перед своими женами.
И опять ей нечего было показывать пальцем.
– Полагаю, вы спрашиваете, заметила ли я увивавшихся за ней мужчин, – сказала она, принимая подачу, но на своих условиях. – Конечно, заметила. Это трудно было не заметить. Она… была… привлекательной женщиной. Но из того немногого, что я видела, могу заключить, что вела она себя достойно.
Она подождала, пока Мендоза все это запишет, размышляя: «Даже если бы и вела себя не так, надеюсь, вы не подумаете, что она заслуживала смерти. Мне казалось, что подобные взгляды давно в прошлом», – едва не вырвалось у нее, но она сдержалась.
– Вы сказали, что не говорили с ней. В субботу, – закончив, произнес Мендоза.
– Нет, не говорила, – согласилась Грейс. Она вдруг подумала, что в любую минуту вернется Генри. Ей не хотелось, чтобы он видел эту сцену в вестибюле.
– Но вы наверняка с ней поздоровались, когда она вошла.
Кто это сказал? Она оглядела их, словно могла прочесть ответ на их шейных мышцах. Но у одного, О’Рурка, шею закрывала щетина, а у другого, Мендозы, складки жира. Жирная шея всегда вызывала у нее отвращение. Она никогда всерьез не задумывалась о пластической операции, но если когда-нибудь ее нижняя челюсть скроется под шейным жиром, она уж точно не сможет жить в своем теле. «Мое жизненное мерило, – вдруг подумалось ей, – это линия подбородка».
