Она сказала, что он никогда бы не пришел на сеанс. Как поляк, объяснила женщина, он просто не верил в психоаналитику. А потом женщина тоже перестала приходить. Много лет спустя Грейс увидела ее в сырном отделе магазина «Элис» на Третьей авеню и осторожно с ней заговорила. Женщина по-прежнему жила в той же маленькой квартирке, но теперь растила дочь одна. Ее муж-поляк ушел от нее вскоре после рождения малышки, выписал в Штаты женщину еще из жизни на исторической родине, потом женился на ней и нанял партнера в своей новой юридической фирме, чтобы тот представлял его во время развода. И да, ему удалось найти надежное пристанище для своих боли и страданий.
Грейс сидела, не шевелясь. На Парк-авеню раздался вой сирен. Она натянула на плечи одеяло. Снова открыть ноутбук Грейс не смогла. Она представила, как набирает слова «детская», «Кливленд», «онкология» и «конференция», но отчего-то не могла себя заставить. К тому же все это уладится само собой. Она просто накрутила и взвинтила себя, вот и все. В своей практике она сотни раз видела подобное, и, разумеется, иногда за этим что-то стояло. Частенько. Но не всегда. Отнюдь не всегда.
На самом же деле, почти с облегчением подумала Грейс, нечто подобное уже однажды случилось без каких-либо ужасных последствий. Много лет назад, в самом начале их семейной жизни, вспоминала она – воспоминания и вправду нахлынули на нее с той же всепоглощающей и такой бессмысленной паникой! – произошел случай, немного похожий на этот, когда она прожила день или чуть больше, не совсем точно зная, где находился Джонатан. В то время он был ординатором, и, конечно же, ординаторы с их безумными полуторасуточными дежурствами и вправду исчезали в больнице, словно уходя на дно океана, и всплывали совершенно вымотанными, сбитыми с толку и неразговорчивыми. К тому же то было время без вездесущих мобильных телефонов, так что если уж ты погружался, то глубоко: ни меток на радаре и никаких пузыриков, указывающих твое примерное местоположение. Забавно, подумала она, но так, наверное, в те времена было лучше для всех – не иметь возможности вступать в контакт. Сейчас Грейс бы не допустила, чтобы Генри передвигался без мобильного телефона. Без, если уж честно (и если такое было бы возможно!), встроенного джипиэс-локатора. Однако пятнадцать лет назад не казалось столь ужасным, что Джонатан исчез на пару дней, не отвечая на сообщения, которые она оставляла ему в больнице, а потом на автоответчике.
Тогда они совсем недавно поженились, оба работали допоздна, так что ей понадобилось немного времени осознать, что она понятия не имеет, где ее муж. Ей казалось, что она знает расписание его обходов, и когда он, по идее, должен ввалиться в дверь их неуютной квартирки на Шестьдесят пятой улице и рухнуть на кровать в нише, однако когда он не объявился, она полдня гадала, что к чему, и еще несколько часов оставляла ему сообщения. Может, он кого-то подменял, взвалив на себя еще одно дежурство в дополнение к законченному? Возможно, он слишком замотался, чтобы добраться до дома, и завалился спать в одной из комнат, обустроенных в больницах после трагедии с Либби Зайон, когда в смерти девушки-подростка – праведно или неправедно – обвинили измученного хроническим недосыпом ординатора. Забавно, но чем меньше способов у них было связаться друг с другом, тем легче ей было внушить себе, что все в порядке. Это походило на скучное и неустанное перетягивание каната, переводящее ее мысли в другие плоскости, чем бы те тогда ни были заняты. (А о чем она думала тогда, до рождения ребенка? О текущих событиях? Что приготовить на ужин?) Весьма неприятно, но на теперешние ощущения не похоже. Теперь с ревом нарастало и прокладывало себе путь нечто такое, что Грейс отказывалась определять. Но что-то очень и очень плохое.
Как долго все продолжалось в тот раз? День, ночь, потом снова день и почти весь третий день, пока он внезапно не явился домой, выглядя – вот те на! – довольно бодрым. Как же она обрадовалась, увидев его. «Где ты был? – спросила она. – Взял еще одно дежурство?»
«Да».
«И заночевал в ординаторской дежурке?»
«Да, – ответил он. – Заночевал».
«И не получил мои сообщения?»
«Сообщения?» Как выяснилось, нет. Больничный коммутатор был печально известен своей забывчивостью и небрежностью. Верно, формально это их работа, но в иерархии критических информационных потоков в крупной онкологической клинике вполне допустимы небольшие потери и сбои. Да, чуть раньше этим днем ему пришло сообщение на пейджер с ее номером, но тогда Джонатан уже знал, что через несколько часов будет дома, так что ему не хотелось ее будить.
Но почему же он сам-то раньше не позвонил? Почему не сказал ей, что происходит? Он что, не понимал, что она волнуется?
«А тебе-то что волноваться?» – поинтересовался Джонатан. Он же не болен раком в отличие от тех ребятишек в больнице, которых накачивают отравой на глазах рыдающих родителей.
Конечно, все это ужасно. Разумеется, ей стало стыдно, что она позволила себе так сильно и необоснованно разволноваться. Он не звонил каждую секунду, и что с того? Он был занят. У него в больнице больные дети. Его жизнь до отказа заполнена важными вещами. Именно поэтому Грейс его и выбрала, так ведь? И кстати, чего именно она так испугалась? Если бы случилось что-то ужасное, если бы, например, с ним произошло нечто скоропостижное (сердечный приступ! инсульт! опухоль мозга!), тогда кто-нибудь, его коллеги, даже кто-то из жутко занятых операторов на коммутаторе попытался бы с ней связаться. Этого не произошло, следовательно, с мужем ничего ужасного не случилось, а значит, она повела себя неадекватно. Грейс жалела, что теперь не могла обратиться к той же логике. Она настолько сосредоточилась на мысли, что такое бывало раньше и ничего страшного не происходит, что от нее ускользнул истинный смысл слов «такое бывало раньше». Если бы пациент продемонстрировал подобную изворотливость в ее присутствии, она бы, разумеется, указала ему на это.
Грейс никогда не приходило в голову, что Джонатан может от нее уйти. Никогда. Ни тогда, во время добровольно навязанного самой себе трехсуточного психоза, ни теперь. На самом деле – ни разу с их самого первого слияния, ее вздоха удовлетворения, порыва страсти и облегчения в подвале общежития Гарвардской медицинской школы. Давняя пациентка как-то раз объяснила свои мысли при первой встрече с будущим мужем: «Вот и хорошо. Теперь можно перестать ходить на свидания». То же почувствовала и Грейс. «Финита!» – подумала она в тот раз, хотя ее спонтанное и сопутствовавшее симпатии влечение к нему почти заглушило негромкий голос практической сметки. Ее, разумеется, не миновали все эти размышления, какого мужчину она должна полюбить, потом выйти за него замуж, родить от него детей и состариться вместе с ним. Но что касается ее отношений с Джонатаном с момента их самой первой встречи, вопрос, какого мужчину, больше не стоял, существовал лишь вопрос, дозволено ли будет ей прожить жизнь с этим мужчиной. С Джонатаном Гейбриэлом Саксом, двадцати четырех лет, с ямочкой на подбородке, стройным, с взъерошенными волосами, талантливым, любящим и жизнерадостным. Стоит только глянуть, откуда он поднялся.
Вот так и прошла ночь: с некоторым физическим дискомфортом и куда более сильными моральными мучениями, прерываемая недолгими периодами некрепкого сна, после которых Грейс резкими рывками возвращалась к реальности. В семь утра она заставила себя встать и начать собирать Генри в школу, сделав ему гренки, а себе кофе, словно это было самое обычное утро. Грейс испытывала несвойственное ей нетерпение, пока ждала, пока сын соберется, что не имело для нее никакого смысла, поскольку она уже со страхом предвкушала минуту, когда придется смотреть вслед Генри, поднимающемуся по ступенькам Рирдена, а потом снова возвращаться к навязчивым мыслям.
