О’Рурк потянулся через стол и взял папку с документами. Он просмотрел несколько страниц, тихо вздохнул и, закрыв ее, принялся барабанить пальцами по серой обложке.
– Знаете, что меня смущает? – наконец высказался он. – Вы не спрашиваете, почему его уволили. Разве вы не хотите это узнать?
Грейс задумалась. Истинный ответ был такой: «Нет, не хочу». Она и правда, правда не хотела этого знать. Разумеется, со временем она все равно все узнает. Было очевидно, что Джонатан и его начальник никогда не ладили друг с другом. Человеку, с которым у вас хорошие отношения, вы не дадите прозвище «Третьесортный». Из того, что Джонатан сам ей рассказывал, Грейс знала, что Робертсон Шарп был ужасен в обращении с пациентами. Он был одержим только клиническими результатами, а отношения с самими больными и членами их семей сводились лишь к формальным контактам. А когда заработали разные социальные системы поддержки в рамках больницы, он и вовсе отстранился от таких контактов. Он считал, что адвокаты и помощники пациента, семейные консультанты и оказывающие поддержку психоаналитики во всей их радужной перетасовке вполне могли обеспечить эмоциональное раскрепощение больного. А доктору Шарпу нужно только осматривать пациента, оценивать его состояние, направлять на анализы и выписывать лекарства. Их так учили, такова была тактика шестидесятых, и поколение Шарпа, конечно, нельзя в этом винить. Что же касается его личности… что ж, некоторым людям даже неинтересно узнать, нравятся ли они окружающим или нет.
– Миссис Сакс?
Она встрепенулась.
– Вчера мы получили документы из Мемориала.
Она выпрямилась в кресле.
– Вы их получили. Его конфиденциальные документы?
– Да. По постановлению суда.
– Документы о его работе? – не веря услышанному, переспросила Грейс.
– Да. Все записи о его трудовой деятельности. Включая постановление суда. Они здесь. Вы действительно не хотите ознакомиться ни с одним документом?
Грейс отрицательно покачала головой. Она пыталась дышать, сейчас это стоило ей некоторых усилий.
– Ну, хорошо. С две тысячи седьмого по две тысячи двенадцатый год – многочисленные жалобы на преследования от младшего медицинского персонала больницы. Дважды он получал денежное вознаграждение от членов семей пациентов. Дважды замечен в недопустимых контактах с членами семей пациентов.
– Подождите-ка… – перебила его Грейс. – Сейчас вы… Но это же очевидная чушь.
– В январе этого года, – продолжал О’Рурк, – он получил официальное предупреждение после физического конфликта с доктором из больничного персонала. Результатом стычки стали телесные повреждения. Однако пострадавший отказался выдвигать обвинение.
– Что вы говорите! – Она не выдержала и рассмеялась. Джонатан наносит телесные повреждения. Они вообще видели Джонатана? Тут и до истерики недалеко. – Ну, конечно! Телесные повреждения!
– Два сломанных пальца и рваная рана, на которую были наложены два шва. Это у пострадавшего.
Щелк! Щелк! Щелк! Она вытянула руки вперед и уперлась ладонями в столешницу. «Только не это, – подумала Грейс. – Кто-то, как по заказу, сочинил страшный сценарий моей жизни». Как эти писаки, которые пользуются семейными мемуарами, чтобы потом переложить их в песню и исполнить ее на праздновании золотой свадьбы? Только здесь все было по-другому. В этой страшной истории, например, требовалось объяснить, что он сломал зуб, когда упал на лестнице.
– Вот как он сломал зуб, – сказала Грейс.
– Простите? – не понял Мендоза.
– Он сломал его не так. Он упал на лестнице. Споткнулся.
Хорошо еще, что он не стал подавать иск против больницы!
– Пострадавшему доктору была оказана неотложная медицинская помощь в Мемориале. Последствия происшествия наблюдали несколько человек, а тот второй доктор, жертва нападения, сделал заявление о необходимости дисциплинарного взыскания.
Происшествие. Жертва. Дисциплинарное взыскание. Как много неприятных терминов. Как будто все это происходит здесь и сейчас. Но все это, конечно, просто какое-то безумие.
– Он упал на лестнице. И ему пришлось ставить протез. Зуб не удалось спасти.
«Ну пожалейте же меня!» – мысленно и с отчаянием взмолилась Грейс.
– Протез даже чуточку отличается по цвету. Если приглядеться поближе, это можно увидеть.
– И наконец, в феврале этого года, в больнице состоялось серьезное разбирательство по поводу его недопустимого контакта с членом семьи одного из пациентов.
– Да послушайте же! – Грейс никак не могла понять, что этот крик как-то связан с ней самой. – Это рак! Это дети, больные раком! Он очень добрый человек. Он не такой идиот, который приходит к вам и напрямую заявляет, что ваш ребенок одной ногой в могиле! Он заботится о людях. То есть конечно же есть такие врачи, которые целиком следуют книжным правилам и готовы спокойно доложить вам самые страшные новости вашей жизни, а потом так же хладнокровно повернуться и уйти. Но Джонатан не такой. Конечно же… он мог обнять кого-то или дотронуться, но ведь это не означает… – Она уже не пыталась восстановить дыхание. – Как же ужасно обвинять его в домогательствах!
Мендоза качал головой, а его шея, вернее, оплывший на ней жир, так и перекатывался из стороны в сторону. Грейс ненавидела и его шею, и его самого.
– Пациента зовут…
– Это конфиденциальная информация! – во весь голос заорала Грейс. – Не называйте мне фамилию пациента. Меня это не касается.
«Я и знать ее не желаю», – подумала она, потому что знала ее, уже знала, и все это было так неправильно. И оставался всего один трос, одна тонкая шелковая нить, которая удерживала ее над пропастью на вершине утеса. А там, внизу, так далеко, что она не могла различить дна, находилось то самое место, где она еще ни разу в жизни не оказывалась. Даже в самые темные дни после смерти матери. Даже когда детки, которых они так сильно хотели вместе с мужем, никак не появлялись на свет. Это было невыносимо, но сейчас все казалось еще хуже.
– Пациентом вашего мужа был Мигель Альвес. Его диагноз – опухоль Виль… – Он прищурился, вглядываясь в буквы на листке бумаги, потом повернулся к своему напарнику.
– Вильмса, – устало подсказал тот таким тоном, словно вся эта беседа уже сильно утомила его.
– Опухоль Вильмса. Диагностирован в сентябре двенадцатого года. Мать Мигеля… очевидно, Малага Альвес.
Очевидно, все происходящее должно сойтись в одной точке.
– Простите, что спрашиваю вас, миссис Сакс, но я очень сильно рассержусь, если вы будете повторять, что я неправ, что ошибаюсь, что ваш муж сейчас на какой-то чертовой конференции ради чертовых больных раком детей, что он забыл свой телефон – ну, что там вы еще собираетесь мне сказать. Я вам уже говорил: не защищайте его. Это не будет – как там у вас, психиатров, это называется – здоровым решением? Я не знаю, насколько хорошо вы справляетесь со своей работой, но я знаю свою, и где бы ни находился сейчас Джонатан, я его найду. Так что, если вам что-то известно, то сейчас настало самое время сообщить об этом мне.
