В комнате Генри – ничего.
И никого. Генри остался в квартире отца и Евы и там переночует – это было ей абсолютно ясно. Теперь даже отец и его жена наверняка осознали, что произошло нечто куда более существенное, чем вопрос, сколько приборов ставить на стол.
Грейс включила лампу на письменном столе сына. Там обложкой вверх лежала книга «Повелитель мух», открытая на одной из последних страниц. Она перевернула ее и прочитала кусочек с описанием гибели Хрюши, но все излагалось так туманно, что она перечитала пассаж несколько раз, пытаясь понять, как же он все-таки погиб, прежде чем вспомнила, что это совершенно неважно. Потом положила книгу на место. Генри завтра эта книга понадобится, подумала она, оглядываясь по сторонам. И тетрадь по математике. И учебник по латыни. Грейс попыталась вспомнить, назначено ли у него на завтра выступление оркестра. И какой завтра вообще день.
Она подошла к шкафчику Генри и выбрала рубашку с длинными рукавами, синий свитер и джинсы, а из ящика комода – свежее нижнее белье и носки. Все это с книгами и тетрадями засунула в старую сумку «Пума», стоявшую в шкафчике. Когда-то с этой сумкой Джонатан ходил в спортзал, но в прошлом году Грейс купила ему новую, посимпатичнее, из коричневой кожи и с длинным ремнем. А эту Джонатан отдал Генри, который по каким-то необъяснимым подростковым причинам решил, что «Пума» гораздо круче, чем примелькавшийся везде «Найк». Сумка Джонатана из коричневой кожи с длинным ремнем. У Грейс перехватило дыхание. Эту сумку она давненько не видела.
«Отнеси собранную спортивную сумку к входной двери и оставь ее там. Тогда в начале следующего ужасного дня твоя свихнувшаяся голова уж точно о ней не забудет».
Она двинулась в коридор мимо развешанных по стенам довольно забавных детских рисунков – портретов разных людей. Она собирала их, покупая в основном на блошином рынке в Коннектикуте. Рисунки относились к 1940-м или 1950-м годам, позировали на них люди с кислыми физиономиями, а писали не особо одаренные школьники-портретисты. Вместе они составляли нечто вроде галереи – некрасивые лица и довольно строгие наблюдатели.
«И ты вот это надела?»
«Я бы так не поступила».
«Надеюсь, ты не лопаешься от гордости».
Портрет в коридоре изображал сурового вида женщину с коротко остриженными волосами, неестественно маленьким по сравнению с общими пропорциями лица носом и совершенно, как всегда казалось Грейс, жгучим, исполненным ненависти ко всему человечеству взглядом. Картина довольно величественно висела над одним из основательно потертых столиков то ли из Англии, то ли из Ирландии, доставленных на баркасе из Суатворда, где они с Джонатаном купили их прямо в ресторанчике на пирсе. Решение не очень разумное, поскольку столики не такие уж старинные, как уверял продавец, стоили гораздо дороже своей настоящей цены. А поскольку они обошлись им недешево, Грейс и Джонатан чувствовали себя просто обязанными оставить их дома. В единственном ящичке лежали скотч, батарейки и рекламные брошюры спортзалов. Он что, подумывал сменить спортзал? «Нет, это мои брошюры годичной давности», – вспомнила Грейс. Ничего особенного.
Грейс прошлась по встроенному шкафу в коридоре, обшарив все карманы и найдя лишь скомканные салфетки и обертки от жвачки. Каждую вещь она покупала сама и каждую из них узнала: вот от фирмы «Братья Брукс», вот из «Таун Шоппа» в Риджфорде. Любимая парка Генри из «Олд нейви» с оторочкой из искусственного меха, мамина шуба из рыжей лисы, которую Грейс не могла носить, потому что не носила меха, но избавиться от шубы тоже не могла – ведь мамина. Она могла точно определить, откуда каждая пара обуви, перчаток или зонтик. Все шарфы на верхней полке тоже были куплены ею, кроме одного, который Джонатан как-то принес домой пару лет назад.
Она достала его с полки. Из зеленой шерсти, вполне приличный. Ручной работы? Грейс нахмурилась: на нем не было этикетки. Очень хорошей вязки, жестковатый, из шерсти добротной выделки. Она могла бы сама купить такой мужу в магазине. Но не купила. Грейс тотчас же разозлилась на эту вещь, словно та обманом прокралась к ней в дом с неизвестно какой целью. Аккуратно взяв шарф большим и указательным пальцами, Грейс уронила его на пол в коридоре и отправилась дальше.
Стоявшие в гостиной диваны и стулья были куплены несколько лет назад. Эта мебель, а также обстановка для спальни долго и тщательно выбирались с учетом скромного семейного бюджета на четвертом этаже огромного мебельного магазина. В тот день Грейс составили компанию Джонатан и Генри, с увлечением читавший «Хроники Нарнии». Все время сын просидел в кресле, которое родители в итоге купили. Висевшие здесь картины – два эскизных портрета одного и того же юноши из, несомненно, одного и того же класса по обучению рисунку, но выполненные совершенно разными авторами – тоже прибыли сюда с блошиного рынка. Их поместили в одинаковые рамки из черного дерева, словно это могло сгладить различия. Одно изображение было настолько схематичным, что граничило с кубизмом. Классическая белая рубашка позирующего с застегнутым воротником и брюки защитного цвета были жестко сведены в позу (скрещенные ноги, наклоненное вперед туловище, локоть, почти вдавленный в бедро), казавшуюся до невозможности неудобной. Другое изображение представляло позировавшего столь головокружительно чувственным, что Грейс решила, что в классе присутствовала очень даже взаимная (хотя обязательно молчаливая) симпатия между натурщиком и тем (или той), кто его рисовал. Грейс могла лишь представить коридор судьбы, который свел их, таких непохожих, написанных разными, но находившимися рядом художниками, на соседние места на блошином рынке вдоль шоссе номер семь, которое вело в сторону Верхнего Ист-Сайда.
Она двинулась дальше. В проходе к супружеской спальне располагался бельевой шкаф: полотенца, стопки простыней (обычные радовали чистотой, натяжные чуть топорщились по бокам), мыло и ополаскиватели для рта, купленный (ею) шампунь Джонатана против перхоти на верхней полочке. Ничего, ровным счетом ничего. Рогатка, во время стрельбы из которой Генри растянул запястье. Вызывающие неприятные воспоминания лекарства от бесплодия, на которые Грейс несколько лет не смотрела, но не хотела выбрасывать. А еще у нее где-то лежал положительный бытовой тест на беременность, возвестивший о скором появлении Генри. Всякий раз, когда тест этот попадался ей на глаза, она вспоминала миф о Мелеагре, которому было предсказано жить до тех пор, пока цело полено в очаге. Но оно было объято пламенем с момента его рождения, и поэтому мать Мелеагра выхватывала его из огня. Но больше ничего. Ничего сомнительного или предосудительного, что человек, имевший доступ к любым лекарствам и наркотикам на свете, мог бы тайком принести к себе домой. Конечно, нет.
Дыша все ровнее, Грейс вошла в супружескую спальню и долго стояла, пытаясь решить, с чего начать. Там стоял всего один шкаф, дверца его была приоткрыта, и в проеме виднелся пластиковый пакет из химчистки, который она определила туда в понедельник утром. Грейс подошла к шкафу и распахнула дверцу.
Шкаф был более-менее равномерно разделен на две части, его содержимое пребывало в относительном порядке, а все благодаря тому, что никто из них не делал покупки только из спортивного интереса, а непременно в целях замены поношенной или надоевшей одежды. На половине Грейс висели блузки и свитера, полотняные и шерстяные юбки, которые давно подчеркивали ее «взрослость» и свободу от «влияний трендов». Хорошая ткань. Хороший покрой. Мягкие цветовые гаммы. Скромные украшения, чем старее, тем лучше. Ничего яркого, броского или из разряда «посмотри на меня», поскольку она никогда не хотела, чтобы на нее смотрели иначе, кроме как думая: «Вот есть же женщина, которая умеет держать себя в руках». «И я держала», – твердила она себе теперь, сердито глядя на свой классический гардероб, чувствуя, как на глаза быстро и угрожающе наворачиваются слезы. «Держала ведь!» Но она здесь не затем, чтобы рассматривать свои вещи.
