Грейс легла на кровать, не снимая покрывала, и закрыла глаза. Усталость вымотала ее до предела. Ее не оставляли мысли об обнаруженных вещах – о шарфе, рубашке и презервативе, – о том, почему они ничего не объясняли, отчего представляли собой некие руны или иероглифы, которые она не могла разгадать. Разрозненная цепочка на полу из предметов, появление которых не поддавалось объяснению, – шарф, рубашка и презерватив – совсем не тот след. А вот правильный и верный след, подумалось ей, это та вещь, которой тут больше не было.
Пропавшая спортивная сумка из хорошей кожи, которую она подарила Джонатану. Обычно она покоилась на полу в шкафу. Теперь ее там не было. Положим, Джонатан взял ее и зашагал по комнате, что-то туда складывая. Что он мог взять? Нижнее белье. Рубашки. Туалетные принадлежности. Брюки. Вельветовые, которые так поразили детективов? Откуда ей знать, какие именно брюки они имели в виду? Вельветовых брюк у Джонатана было минимум шесть пар. Она-то знает, это она их покупала, и все они теперь исчезли с полки в шкафу над рейкой для вешалок. Там сиротливо висели крючки для пальто и курток, зияли пустотой наполовину выдвинутые ящики, а в ванной сверкала опустевшая полочка, где раньше лежали зубная щетка Джонатана и его бритвенные принадлежности. Неудивительно, что Грейс только теперь поняла истинное значение увиденного, ведь только сейчас до нее начала доходить истинная суть вещей. Прежде для нее все выглядело так, как и подобает в ситуации, когда муж уехал на пару дней. Например, в командировку на медицинскую конференцию в Кливленд. И должен вернуться, прежде чем у него закончится свежее нижнее белье.
«Не то, что здесь, и чему здесь не место, – сказала она себе, – а то, что не здесь, и чему здесь место». Это почему-то напомнило ей стихотворение Джеймса Фентона о войне – о какой именно, она забыла.
Здесь стоят не дома. Здесь зияют проемы между домами.
Здесь тянется не та улица, что существует. Здесь тянутся улицы, которых больше нет.
Прибавлено и вычтено, плюс и минус: но без мольбы о том, чтобы зачеркнуть и то, и другое. И все новые люди в ее жизни – полицейские детективы и жертвы убийц – не заменят человека, исчезнувшего по неизвестным причинам. «Это не чья-то там война, а моя, – поняла она, крепко зажмуривая глаза. – Моя личная война».
Глава четырнадцатая
Устремляясь к концу
Каким-то образом Грейс удалось поспать. На следующее утро оказалось, что она успела переместиться со своей стороны кровати на территорию Джонатана. Как будто в эти мучительные, изнурительные часы начала сомневаться, а правда ли его тут нет. И ей потребовалось удостовериться в его отсутствии. Но тут действительно никого не было. Не было головы (темные вьющиеся волосы, темная щетина, растущая на щеках и подбородке), от которой оставалась такая привычная вмятина на мягкой подушке. Нет и плеча, поднимающегося и опускающегося под пуховым одеялом. Вообще никакого намека на его присутствие. Грейс проснулась все в той же не слишком удобной для сна одежде, которую надела сутки назад, когда была еще всего лишь озабочена, всего лишь недовольна. Как прекрасно, оказывается, было находиться в состоянии «всего лишь».
Было около шести утра и еще не совсем рассвело. Грейс собралась и села в кровати, потом сделала все необходимое. Разделась и тщательно помылась. В комнате образовался беспорядок: скомканные простыни и одеяло сползли и свесились с кровати, туфли разбросаны тут же на полу. Странная рубашка и презерватив в красной обертке все еще валялись рядом со шкафом, откуда были извлечены, и, казалось, зловеще светились, словно кто-то очертил их контуры. Примерно так обычно очерчивают трупы. Она отшвырнула их ногой с пути, когда шла к шкафу, а затем забросала сверху одеждой, которую недавно сняла, словно пытаясь спрятать подальше.
Грейс надела свежий свитер, свежую юбку. Этот наряд по стилю очень напоминал вчерашний (потому что сейчас ей было больно думать об одежде). Следом ей пришлось сделать кое-что тоже не очень приятное. Но она помнила об этом, когда засыпала. И когда проснулась, тоже помнила, что должна обязательно сделать.
Не вставая с кровати, она открыла свой ноутбук и отменила все сеансы терапии на этот день, а потом и на следующий. Вплоть до субботнего утра. В качестве объяснения выбрала формулировку «заболевание в семье» и написала, что будет на связи, чтобы внести изменения в расписании. Затем, сделав над собой усилие и собравшись с духом, позвонила Дж. Колтон и оставила голосовое сообщение, в котором уведомила ее, что не сможет поговорить с корреспондентом журнала «Космополитен» сегодня днем. И чтобы для нее (пожалуйста!) никаких встреч на следующую неделю не планировали, потому что у нее появились срочные дела, которые касаются ее семьи, и что она выйдет на связь сразу же, как только сможет.
– Спасибо! – адресовала она напоследок мертвой тишине, исходящей от магнитофона, хотя, конечно, никакого магнитофона там не было. Магнитофонов вообще уже нигде не было.
Когда эти два дела были закончены, она почувствовала себя настолько изможденной, как будто занималась тяжелым физическим трудом много часов подряд.
Грейс взяла школьный рюкзак Генри, сумку «Пума», вышла в вестибюль, а оттуда направилась прямо в предрассветное утро, все еще усталая, но теперь еще и жестоко бодрствующая – при такой комбинации чувствуешь себя крайне дискомфортно.
От квартиры отца и Евы ее отделяло лишь восемь домов. Ледяной воздух, который она втягивала в легкие по пути, казался просто жутким, но, вероятно, еще при этом и целебным, как только могут исцелять такие острые, едва выносимые ощущения. Улицы по большей части еще пустовали, хотя перед одним зданием уже стояло несколько грузовиков из служб доставки и расхаживали грузчики. Грейс с тоской посмотрела на них, словно вспоминая, что суетливая жизнь города постепенно становится для нее недоступной. Стоя у светофора на Семьдесят девятой улице, она вдруг осознала, что рассматривает почти забытые черты лица Малаги Альвес, а та глядела на нее с первой страницы газеты в синем автомате по продаже прессы. Заголовка – каким бы он ни был – прочитать не удалось. Тут зажегся зеленый свет, и Грейс продолжила свой путь.
Она поднялась к отцу, и как всегда неприветливый голос Евы сразу же велел ей пройти в кухню. Здесь Грейс ожидало еще одно небольшое потрясение. Она увидела, как Генри поглощает завтрак из глубокой фарфоровой тарелки, некогда принадлежавшей ее матери. Грейс задумалась. Неужели Ева сделала такой выбор по случаю появления тут Генри или – что еще хуже – они пользуются этим сервизом каждый день? То, что свадебный подарок ее родителей, фарфор 1950-х годов, служил вместилищем для кукурузных хлопьев с молоком, стало для Грейс серьезным ударом. Даже при нынешних обстоятельствах она едва сдержалась, чтобы не высказать все Еве.
Ева стала проявлять интерес к фарфору после того, как вышла замуж за отца Грейс. Однако не так уж высоко она его ценила, чтобы использовать во время достойных праздников, как, например, званый обед на Песах или Шаббат. Вместо этого лиможский фарфор «Хевиленд арт-деко», с нежно-зеленой каемкой, доставали из шкафа каждое утро, чтобы разложить тосты, а вечером – датское печенье, которое отец Грейс любил пожевать перед сном, а еще из этих тарелок внуки Евы ели консервированный суп (что казалось особенно унизительным), и, конечно же, их выставляли во время визита самой Грейс и ее семьи. И каждый раз, в течение многих лет, все это мучило истинную хозяйку сервиза (каковой считала себя Грейс).
