Что же до семьи Джонатана, то они о ней много говорили. Грейс познакомилась с его родней во время довольно неловкого и натянутого обеда в китайском ресторане и последовавшей за ним прогулки вокруг Рокфеллер-центра. Джонатан практически не виделся с семьей с того дня, как уехал в Университет Джона Хопкинса, и, само собой разумеется, с момента поступления в колледж родители отказались оказывать ему финансовую или какую-либо другую помощь. Его обучение оплачивалось советом попечителей университета, средствами от его подработок, а чуть позже – и бездетной пожилой дамой из Балтимора, проявившей к нему интерес. Джонатан познакомился с ней, когда доставлял стулья на вечеринку, и в итоге последний год обучения в колледже прожил у нее в гостевой комнате. Грейс знала, что семья отказывалась принимать и любить Джонатана, не понимала его стремления стать врачом и открещивалась от любой ответственности за содержание сына. И все же свадьба есть свадьба, новая глава жизни, так что с некоторым дискомфортом пришлось смириться, а потому семейство Джонатана официально пригласили. Но те на приглашение не ответили, и лишь много позже, разглядывая полученные из фотоателье снимки, Грейс узнала, что один молодой человек – высокий и полноватый, с такими же темными вьющимися волосами, как у Джонатана, но без его всегдашней улыбки и добродушия – на самом деле был младшим братом Джонатана, Митчеллом. Он приехал, засвидетельствовал свое присутствие и отбыл восвояси, даже не поговорив с Грейс.
«Ну и семейка», – подумала она.
Как вообще Джонатан мог появиться на свет у таких родителей?
На свадьбу Грейс надела старомодное платье, которое нашла в бутике винтажной одежды рядом с Гарвард-сквер – времен короля Эдуарда Седьмого, как полагала продавщица, – туфли от Питера Фокса из Гринвич-Виллидж и ожерелье из маминого туалетного столика с зеркальными ящичками. А на свадебный прием пригласила лишь Виту, потому что не собиралась оценивать своих друзей и подруг по колледжу: троих, вместе с которыми жила в общежитии Киркленд-хаус, двоих, с которыми целое лето проработала официанткой в ресторане «Виноградник», девчонок с семинара по творчеству Вирджинии Вульф на предпоследнем курсе, с которыми так сблизилась, что они еще полтора года устраивали ежемесячные чаепития (с марихуаной). Позвала только Виту – самую близкую свою подругу с момента поступления в колледж.
Важнее Виты был только Джонатан.
Джонатан занял место выше лучшей подруги с того самого вечера на медицинском факультете – точнее говоря, под медицинским факультетом, – когда Грейс отправилась на поиски туалета, а вместо него наткнулась на студента-медика с взъерошенными волосами, улыбающегося, целеустремленного, с корзиной грязного белья и книжкой про Клондайк.
«Вот и хорошо. Теперь можно перестать ходить на свидания».
Грейс и Джонатан вдвоем едва прошли коридор, разве что он сдал в стирку белье, а она заскочила в туалет, который оказался прямо за углом, но даже в этом случае просто невероятно, сколько они успели узнать друг о друге. За полчаса, а может, даже меньше, она разузнала не только основные факты из его жизни – где он вырос и учился, из какой он семьи, информацию о специализации и стипендии, – но и его мировоззрение и то, какое место он собирается занять в жизни. И это оказалось легко: никаких туманных намеков, никакого притворства. Он же не побоялся напрямик спросить ее, кто она и чего хочет. А потом, когда она ему ответила, он также без малейшего страха сказал, что хочет того же.
Когда примерно через полчаса появилась встревоженная ее долгим отсутствием Вита, Грейс повернулась к подруге с восторженной улыбкой на лице и сказала:
– Вита! Это Джонатан Сакс.
Грейс не стала уточнять – этого не требовалось – лучшей подруге, которая раньше видела ее с незначительным, но в какой-то мере неизбежным количеством менее достойных кавалеров: «Посмотри, кто здесь. Это тот самый мужчина».
Ее мужчина.
Естественно, представленная Джонатану Саксу – взъерошенному, но очаровательному, находчивому и проницательному, явно самолюбивому, понимающему и чуткому, уже специализирующемуся на педиатрии (в онкологию он углубится позже), – Вита продемонстрировала свои самые лучшие манеры. Грейс прекрасно знала и понимала эти манеры – их Вита пускала в ход при общении с самыми ненавистными преподавателями в Рирдене, со своим отцом, которого она едва выносила, и с родителями парня, с которым встречалась с прошлой зимы. Тогда тот парень был наверху на вечеринке и ждал, пока Вита вернется. И все они думали, что делают Грейс одолжение, не выражая напрямую свой явный антисемитизм. Вежливая, очень вежливая, чрезвычайно вежливая… ненависть и отвращение. Это обидно, но со временем пройдет, думала Грейс. Так должно быть, и так будет, потому что она не собиралась бросать свою самую старую и лучшую подругу, но и не намеревалась расставаться с этим красивым, добрым, замечательным и очаровательным мужчиной. Она пыталась заставить себя дождаться, пока случится неизбежное, но ждать становилось все труднее и труднее, и Грейс начала испытывать легкое раздражение. А поскольку их отношения только начинались, а любовь – только расцветала, Грейс и Джонатан не сильно искали чьей-то компании. К тому же он был под завязку занят учебой, больничной практикой и написанием диплома. И так вышло, что с Витой они виделись редко, предпочитая почаще уединяться подальше от посторонних глаз. Однако несколько раз им удавалось собраться вместе по вечерам, и общение получалось напряженным. Хотя Джонатан пытался – Грейс подмечала эти его настойчивые попытки – вывести Виту на разговор о ней, о ее интересах, о ее целях в жизни, внимательно смотрел на нее при беседе, Вита никогда с ним не откровенничала.
– А тебе не кажется, что она завидует? – спросил ее Джонатан той осенью.
– Не глупи, – отмахнулась Грейс.
Начиная с седьмого класса, Вита одобряла или не одобряла каждого мальчика, с которым встречалась Грейс. Каких-то она превозносила с диким восторгом, каких-то считала в каком-то смысле (или во всех смыслах) недостойными. Но с того вечера в подвале медицинского факультета в их отношениях появился лед, и со временем все становилось только хуже. И года не прошло, как Вита просто уехала, и их пути разошлись. Судя по всему, окончательно и необратимо.
Машина, кажется, называлась «Хонда». Грейс не обратила внимания, она просто указала на желтый список, затянутый в прозрачную пленку, и подумала: «Машина». Она не разбиралась в автомобилях, да они ее и не волновали. Одно время у них был свой «Сааб», который Джонатан купил – кто бы мог подумать – у отца одного из своих пациентов, но гараж обходился так безумно дорого, что они ездили на машине только летом. Два года назад Грейс заключила долгосрочное лизинговое соглашение с агентством в Вест-Сайде, но в данной ситуации не решилась ехать так далеко, да и все равно не могла себя заставить обратиться к кому-то, кто знал ее хотя бы как имя в ежегодном арендном договоре с 1 июля по 31 августа.
Грейс стала наугад нажимать на кнопки управления, пока не опустилось стекло, после чего жадно принялась глотать холодный воздух.
Уже совсем стемнело, когда они доехали до шоссе 22, начинавшееся там, где в Брустере кончалась федеральная трасса 684. Можно было добраться и быстрее. За многие годы Грейс перепробовала различные маршруты, но именно этот ее успокаивал. Здесь время от времени мелькали знакомые названия: Уингдейл, Онионтаун, Довер-Плейнс. После Амении она свернула в штат Коннектикут. Генри, прежде дремавший с книгой в руках, сел прямо и поправил ремень безопасности.
