Грейс лишь взглянула на Шарпа.
– Я не понимаю, о чем вы, – наконец произнесла она.
– О том, что он использовал чужие трудности себе во благо! Ему нравилось быть в эпицентре сильных эмоций. Он получал от этого огромное удовольствие. Даже если и не смог спасти пациента, это его не заботило. Эмоции – вот что главное. Они его подпитывали, завораживали, восхищали. Ну, – с неподдельной беззаботностью произнес он, – вы же у нас мозгоправ. Должны понимать это лучше меня.
Грейс растерялась и не могла сосредоточиться. Заставила себя посмотреть на Робертсона Шарпа Третьего. И поняла, что смотрит в точку между бровями, которая являлась как бы отдельной, третьей бровью. Совсем не привлекательная, но глаз было не оторвать.
– Не знаю, откуда взялось мнение, что в больнице не может работать психопат. В любой другой сфере может, а в больнице – нет? Врач что, не обычный человек? Разве он какой-то святой? – рассмеялся Шарп.
На нее он не смотрел. Видимо, с его точки зрения, это не такой важный вопрос, как вопрос об аорте. И Шарп уж точно не заметил смятение Грейс. Ей стало трудно дышать. Лишь одно небрежно брошенное слово, а ее словно мечом пронзило. И тут Шарп снова его произнес:
– Психопат – это человек. Врач – тоже человек. Вуаля! – воскликнул он и как ни в чем не бывало подозвал официанта. – Мы считаемся «исцелителями». Потому принято думать, что все мы – великие гуманисты и филантропы. Один постулат, другой, третий, и в итоге получается какая-то бессмысленная чушь. Да любой сотрудник в больнице знает, что среди медперсонала столько сволочей, сколько за всю жизнь не увидишь! – хохотнул он. Судя по всему, в их среде это считалось шуткой. – Пусть они и знают, как лечить болезни, но это не делает их хорошими людьми. Когда-то у меня был коллега, кто именно – не скажу. Теперь он в Мемориале не работает. В принципе, он, возможно, уже и не врач, что, наверное, к счастью. Как-то раз мы с ним были на совещании с руководителем волонтеров в педиатрических учреждениях, на долгом совещании касательно принципов организации игровых комнат и работы аниматоров. Потом я обронил какую-то фразу вроде: как же долго тянулась эта говорильня. И знаете, что он ответил? «Ой, просто обожаю благодетелей человечества, потому что они и меня всегда облагодетельствуют». Вот его слова.
Грейс вдруг осознала, что не обязана слушать его дальше и вольна уйти в любой момент. Хоть прямо сейчас.
– Мне кажется… Джонатан искренне заботился о пациентах, – осторожно сказала она, хотя и не знала, зачем ей вообще потребовалось что-то говорить.
– Ну, может, да, а может – и нет. Возможно, нам не дано понять, что «искренняя забота» значит для людей вроде Сакса. – Шарп снова хорошенько откусил от сэндвича и принялся жевать, как бык. – Вот что я вам скажу. По отношению к коллегам он «истинной заботы» не проявлял, как тут ни крути. Он манипулировал ими, как фигурами на шахматной доске. Чем больше драм вокруг, тем лучше для Сакса. В моменты скуки он начинал сводить сплетни, натравливая одного коллегу на другого. Правда это была или нет – кто знает? Но ни в один коллектив, ни в одну команду он не вписывался. Везде ему кто-то не нравился. О пациентах он заботился потому, что кое-что получал от них. О коллегах, которые могли как-то облегчить ему жизнь, он тоже заботился. Но люди, которых он не мог использовать в своих целях, его совершенно не интересовали. Даже те, с кем он виделся каждый день. Поэтому многих он вообще не замечал, но они-то его замечали. Считали его очень интересным и перспективным, присутствовали на его операциях. И ему приходилось немало постараться, чтобы не обронить маску, которую он носил. – Тут Шарп задумался. – Хотя «маска» – термин, наверное, не совсем научный.
Не научный. Но Грейс его все равно поняла.
– И эти люди видели многое. Все эти его мерзкие штучки. Замечания, колкости, грубости. Если ему предстояло присутствовать на конференции, на которую идти не хотелось, он мог найти способ ее сорвать. Или превратить ее в какой-то балаган, вставляя замечания, где надо и не надо, так что длилась она в итоге целую вечность. Если бы он не грубил тем коллегам, которых не считал нужным замечать, то и они бы, наверное, не обращали на него столь пристальное внимание. На мой взгляд, именно это в итоге испортило ему жизнь.
Шарп умолк и принялся ковырять вилкой в уже начавшей размокать бумажной тарелке с салатом из капусты под майонезом. Соус капал с вилки, когда он подносил ее ко рту.
– Первым о какой-то его интрижке мне рассказал рентгенолог. Я вызвал Сакса к себе. Во время нашей беседы тот вел себя исключительно добродушно. Сказал, что дома у него возникли трудности и он бы не хотел, чтобы об этом начали болтать коллеги. Потом добавил, что он с этой женщиной уже решил расстаться.
Шарп отложил вилку. Его пальцы, все десять, лежали на краю стола. Грейс заметила, как они задвигались, словно Шарп молча, самому себе, наигрывал очень сложную фортепьянную пьесу.
– Но потом подобное произошло снова, на этот раз с кем-то из медсестер. Я ему сказал: «Слушай, поверь, меня не волнует твоя личная жизнь. Только оставляй ее за воротами больницы». Справедливое требование, верно? И он извинялся, оправдывался и уверял, что со всем разберется. А как-то вообще заявил мне, что одна женщина его преследует. Хотел попросить у меня совета, что ему со всем этим делать. Мы весь вечер изучали правила больницы, думая, стоит ли ему подать жалобу на эту даму или нет. И вдруг он возьми и заяви, какой я прекрасный человек, просто образец для подражания. И если он когда-нибудь выбьется в завотделением, то надеется во всем походить на меня. Вешал мне на уши эту лапшу, а я и рад был слушать. Так тема и сошла на нет. А в другой раз у него что-то там завязалось с Реной Чанг. С доктором Чанг. И этот случай я спустить на тормозах не смог, потому что ко мне явился ее куратор. Но Чанг вдруг уехала, и мне не пришлось вызывать Сакса к себе в кабинет. Она отправилась куда-то на юго-запад. Кажется, в Санта-Фе?
«В Седону», – подумала Грейс, чувствуя, что ее трясет.
– Слышал, она ребенка родила, – добавил Робертсон Шарп Третий.
– Прошу прощения, – вежливо проговорила Грейс. Если бы она не услышала собственный голос, то, наверное, и не заметила бы, что что-то сказала. И вот она уже на ногах, спотыкаясь, ковыляет через зал. Вот она в туалете, сидит на унитазе, сгорбившись и зажав голову меж коленей.
«О господи, – думала она. – Господи, господи, господи». Зачем она напросилась на эту встречу? Зачем, зачем ей потребовалось все разузнать? Во рту стоял неприятный привкус тунца. В голове больно пульсировало.
Рена Чанг. Та самая, с благовонными палочками. Та самая, сторонница «параллельных лечебных методик». Джонатан насмехался над ней. Грейс вместе с ним над ней потешалась. Как давно все это происходило? Грейс пыталась сосредоточиться. Пыталась, но ничего не шло на ум. До рождения Генри? Нет, явно после. Генри был совсем малышом? Или уже ходил в школу? Она даже не могла толком понять, почему это было так важно.
Она понятия не имела, как долго просидела в туалете, но когда вернулась, официант уже убрал их тарелки. Грейс присела обратно за столик и сделала глоток остывшего чая. Телефон Шарпа красовался на столе. Он, наверное, немного занялся делом, дожидаясь ее.
