От Фукидида и Авраама до Юма и Льюиса
Учитывая тот факт, что контрфактивные рассуждения — часть ментального аппарата, которая делает нас людьми, неудивительно, что мы обнаруживаем их существование в настолько давние времена, насколько захотим углубиться. Так, в «Истории Пелопонесской войны» Фукидида, древнегреческого историка, которого часто называют пионером научного подхода к истории, описывает цунами, которое произошло в 426 году до н. э.: «Примерно в то время, когда подобные землетрясения были столь часты, море при Оробиях, что на Эвбее, отступило от тогдашней береговой линии, вернулось в виде огромной волны, поглотило значительную часть города, а потом ушло, но не до конца, и там, где раньше была суша, теперь море. Все же обитатели города, которые не успели подняться на высокие места, погибли… По моему мнению, причину этого явления необходимо искать в землетрясении. Там, где оно сильнее всего, море отходит от берега, а потом внезапно возвращается с удвоенной силой, вызывая наводнение. Не могу представить, как такое могло бы произойти без землетрясения».
Это, несомненно, примечательный отрывок, если учесть эпоху, когда он был написан. Во-первых, точность наблюдений Фукидида сделала бы честь любому современному ученому, тем более что он работал в эпоху, когда не было ни спутников, ни видеокамер, ни круглосуточных новостных служб, передающих картины катастрофы в реальном времени. Во-вторых, в его историческое время стихийные бедствия регулярно приписывали воле богов. Его предшественник Гомер или современник Геродот непременно приписали бы это событие гневу Посейдона либо какого-то иного божества. Но Фукидид предлагает причинную модель без сверхъестественных процессов: землетрясение оттягивает море, но потом оно возвращается и затапливает землю. Последнее предложение в этой цитате особенно интересно, потому что оно объясняет необходимую причинность: если бы не землетрясение, цунами бы не произошло. Эта контрфактивная оценка переводит землетрясение из разряда чего-то, предшествующего цунами, в его действительную причину.
Еще один завораживающий и показательный пример контрфактивных рассуждений встречается в Книге Бытия в Библии. Авраам спрашивает у Бога о намерении последнего уничтожить города Содом и Гоморру в наказание за нечестивое поведение их жителей.
«И подошел Авраам, и сказал: неужели Ты погубишь праведного с нечестивым?
Может быть, есть в этом городе пятьдесят праведников? Неужели Ты погубишь, и не пощадишь места сего ради пятидесяти праведников в нем? ‹…›
Господь сказал: если Я найду в городе Содоме пятьдесят праведников, то Я ради них пощажу все место сие».
Но на этом история не заканчивается. Авраам не удовлетворен и спрашивает Господа: а что, если есть лишь 45 праведников? Или 40? Или 30? Или 20? Или даже 10? Каждый раз он получает утвердительный ответ, и Бог в конце концов заверяет его, что сохранит Содом даже ради 10 праведников, если получится столько найти.
Чего пытается добиться Авраам, торгуясь и выпрашивая? Конечно же, он не сомневается в способностях Бога считать. И конечно, Авраам знает, сколько именно праведников живет в Содоме. В конце концов, он вездесущий.
Зная о покорности, преданности Авраама, трудно поверить, что с помощью этих вопросов он хотел уговорить Бога поменять решение. Напротив, они нужны самому Аврааму, чтобы разобраться. Он рассуждает так же, как это сделал бы современный ученый, который пытается понять законы, управляющие коллективным наказанием. За какой уровень нечестивости полагается уничтожение? Хватит ли 30 праведников, чтобы спасти город? А 20? У нас не будет настоящей модели причинности без такой информации. Современный ученый мог бы назвать это кривой «доза — эффект» или пороговым эффектом.
В то время как Фукидид и Авраам подступались к контрфактивным суждениям на базе отдельных случаев, греческий философ Аристотель исследовал более общие аспекты причинности. В своем типично систематическом стиле Аристотель разработал целую классификацию первопричин, в которую вошли форма, материя, цель и перводвижитель. Например, бронза и ее свойства служат причиной для очертаний статуи, из которой та отлита; такую же статую нельзя было бы сделать из пластилина. Однако Аристотель нигде не рассуждает о причинности, используя контрфактивные суждения, поэтому его изобретательной классификации не хватает простой ясности, которую мы видим в отчете Фукидида о причине цунами.
Чтобы найти философа, который поместил контрфактивность в самое сердце причинности, нужно переместиться во времени к Дэвиду Юму, шотландскому философу и современнику Томаса Байеса. Юм отрицал классификацию Аристотеля и настаивал на единственном определении причинности. Однако он обнаружил, что эта дефиниция ускользает от него, и, более того, понял, что не способен выбрать одно из двух разных определений. Позже они превратятся в два несовместимых течения, и по иронии судьбы представители обоих будут говорить, что источником для них был Юм!
В «Трактате о человеческой природе» Юм отрицает, что любые два объекта имеют внутренние свойства, или «силы», которые делают одного причиной, а другого — следствием. По его мнению, причинно-следственное отношение — это исключительно продукт нашей памяти и опыта. «Таким образом, мы помним, что наблюдали разновидность объекта, которую называем огнем, и испытывали разновидность ощущения, которое называем жаром, — пишет он. — Подобным образом мы вызываем в уме их постоянную связь во всех примерах из прошлого. Без дальнейших церемоний мы называем одно причиной, а другое — следствием и выводим существование одного из существования другого (курсив — Д. Юма)». Сегодня это известно как объяснение причинности через «регулярность».
Этот отрывок поражает безапелляционностью. Юм отбрасывает второй и третий уровни Лестницы Причинности и утверждает, что первый уровень, наблюдение, — это все, что нам нужно. Как только огонь и жара попадутся нам вместе достаточно много раз (учтите, что огонь должен предшествовать во времени), мы согласимся назвать огонь причиной жары. Как и большинство статистиков XIX века, Юм в 1739 году, кажется, счастлив считать причинность всего лишь разновидностью корреляции.
К чести Юма надо сказать, что он не был удовлетворен этим определением. Девять лет спустя в «Исследовании о человеческом познании» он написал нечто совершенно иное: «Мы можем определить причину как объект, за которым следует другой объект, когда за всеми объектами, схожими с первым, следуют объекты, схожие со вторым. Или, другими словами, если бы не было первого объекта, второй никогда не существовал бы». Первое предложение, версия, где А постоянно наблюдают вместе с В, просто повторяет определение через регулярность. Но к 1748 году, кажется, у него появились определенные опасения и он решил кое-что исправить. Будучи настоящими историками-вигами, мы можем понять почему. Согласно его более раннему определению, кукареканье петуха должно вызывать рассвет. Чтобы справиться с этой трудностью, он добавляет второе определение, на которое даже не намекал в более ранней книге — контрфактивное определение: «если бы не было первого объекта, второй никогда не существовал бы».
