Сражение все не стихало. Два воина сходились в смертельной пляске льда и ветра, а их клинки порождали столкновения ярости самих стихий.
Каждым новым ударом Хаджар стремился использовать максимум от полученного преимущества, нацеливаясь на слабую половину в защите дракона. Но Гардаграг воистину сражался со свирепостью загнанного в угол животного, не собираясь уступать ни пядь в обороне и, умудряясь, то и дело контратаковать, заставляя Хаджара менять узор битвы.
Наконец, когда битва достигла той отметки, когда вокруг дракона уже растеклась лужа крови, а тело Хаджар было покрыто сотней порезов, оставленных ледяными осколками, генерал увидел брешь в обороне противника.
Позволяя ветру влиться в его тело, он растворился в потоках воздуха и, оказавшись сбоку от дракона, крутанул клинок и нанес быстрый и точный удар, погружая меч глубоко в бок Гардаграга. Дракон взвыл от боли и гнева на то, что чужой меч пожирал его энергетическое тело и отрывал куски от души.
Хаджар уже хотел было воткнуть меч по самую гарду, как инстинкты заставили его разорвать дистанцию.
Сердце билось так, словно не Гардаграг только что находился на пороге дома праотцов, а сам Дархан.
Дракон только улыбнулся.
— Ты пережил много битв, смертный, — сплевывая кровью, произнес Гардаграг.
Опираясь на меч, он поднялся на ноги, а Хаджар не мог заставить себя сломать собственную защитную стойку. Он чувствовал… что-то.
— Ты достойно бился, — отрывисто, не без труда, произносил дракон. — Но именно это и станет твоей погибель. Узри же мое Правило, смертный. Я нарек его “Рассветом Кровавой Битвы”!
Солнце окончательно поднялось над горизонтом и тени отступили, позволяя рассветным лучам коснуться рек крови, текущих по снегу. И там, где они их касались, кровь вскипала и в её мутном пару появлялись очертания.
Очертания сотен ударов и десятка ураганов ветра, использованных Хаджаром за битву. И все они были направлены против генерала. Его собственная сила, воплотившись в кровавом мираже, устремилась была в его сторону. И уже в первое же мгновение Хаджар понял, что даже если он использует техники Черного Генерала, то у него не хватит силы противостоять одновременно сотне копий себя и дракону.
Но кровавые тени так и не достигли своей цели. Разбившись мириадами холодных брызг, они открыли Хаджару сцену одновременно странную и… пугающую.
Дракон, выпустив меч из рук, сидел на льду и в его глазах пылало безумие. Трясущейся рукой он указывал на грудь Хаджара.
— Что… что это… смертный… что это?
Хаджар сместил взгляд в сторону, куда показывал перст Гардаграга и увидел развернувшийся в пылу битвы платок. А внутри платка покоился…
Голова Хаджара заболела. Словно что-то пыталось удержать его сознание от увиденного, но каким-то чудом он смог прорваться сквозь завесу.
В платке лежал цветок вишни. Точно такой же, как рос на границе ущелья и столь бережно хранимый драконом.
— Эглхен, — прошептал Хаджар. — им Эглхен оплатила мне…
Остаток фразы заглушил смех. Настолько безумный в своем неудержимом гоготе, что заставлял мурашки водить хороводы вдоль позвоночника.
Дракон, не вставая с колен, заходился в истерике. Его широко раскрытые глаза смотрели в сторону неба, а когти драли плоть на щеке. Рот, раскрытый настолько, что рвались губы и кровь затекала в глотку, содрогался в спазмах.
А затем дракон схватил меч. На краткий миг в его глазах появилось что-то сродни понимания. Понимания настолько глубоко и сложного, что Хаджару показалось, будто он смотрит в глаза не человека, а… сложно было подобрать сравнение. Ощущения были такие же, как от нахождения рядом с Древом Жизни.
— Все мы… — дрогнули окровавленные губы Гардаграга. — лишь… трава… на пастбище… сезон… за… сезоном… и…
И он не договорил. Собственной рукой он взмахнул мечом и тот снес голову дракона, оставляя Хаджара наедине посреди окровавленной снежной пустоши и двух идентичных цветков вишни.
Глава 1754
В саду, среди звездных цветов, около небольшого пруда с темной водой, находилась скамейка. Свитая из прутьев ивы, слегка припорошенная осенними листьями, она являлась единственным рукотворным сооружением посреди буйства красок.
Неприметная, без изысков и лоска. Тривиальное место, манящее путника отдохнуть после длинного пути.
Сейчас она пустовала, но фигура, стоявшая поодаль от неё, не спешила присаживаться. Несмотря на преклонный возраст, сгорбленную фигуру, придавленную к земле временем, старушка, опирающаяся на посох, стояла неподвижно и даже не смотрела в сторону скамьи.
Её скрюченные пальцы, увенчанные желтыми, кривыми ногтями, обвили древко, а по земле стелились полы серой робы, подпоясанной простой веревкой. Лицо, изрезанное морщинами и покрытое черными пигментными пятнами резко контрастировало на фоне ясных глаз с ледяной радужкой.
Старуха то и дело причмокивала потрескавшимися губами, иногда обнажая почти отсутствующие зубы, а те, что еще остались, больше походили на обломленные клыки.
— В этом саду все принимает свой истинный облик, Зима, — со стороны скамейки прозвучал полный безразличия голос.
Уродливая старая ведьма, как её назвал бы любой свидетель разговора, повернулась к скамьи и позволила себе омерзительную улыбку.
— Поэтому ты все так же прячешься от взгляда, Император? — голос ведьмы хрустел свежим ледяным покровом. — Боишься, что станешь видимым и оттого — не вечным? Помрешь, как и все твои предшественники и все, кого ты отправил на тот свет?
Пустота на скамейке никак не отреагировала на сказанное. Только спустя некоторое время прозвучал все тот же безразличный голос.
— Ты не хуже меня знаешь, Мэб, что нет никакого того света, — пустота явно что-то сделала, так как на поверхности пруда с черной водой пошла мелкая рябь, после чего явила сцену, явно не принадлежавшую отраженному небу.
Там, внутри вод, показалось ледяное ущелье, где стоявший на коленях израненный воин занес руку с исполинским мечом и снес себе голову. К нему, вскоре, медленно, с опаской, подошел другой мечник — в одеждах, похожих на плывущие сквозь звезды облака.
— Они рождаются, живут, умирают, — продолжила пустота. — а затем становятся частью нового, что точно так же — живет, рождается и умирает.
Ведьма сплюнула.
— Как корм для коров, — процедила она.
— Может быть и так, — не стала спорить пустота. — а может быть в этом и заключается красота нашего мира, Мэб.
— В том что мы все носим на себе ошейник и гавкаем по расписанию?
— В том, что, моя драгоценная королева Зимы и Мрака, что никто из нас никогда, на самом деле, не умрет, — внутри пруда мечник достал цветок вишни и, подойдя к камню, где рос точно такой же, аккуратно срезал второй ножом. — Занятная ошибка, правда?
