Но нет, ничего знакомого в нём не было. Старый, видно, держался в стороне от творческой группы. Или мог сидеть среди рабочих, помогающих монтировать оборудование. Кто бы стал разглядывать их лица?
— Ты тоже всех очень красиво сделал, — согласился Рэм.
Он не изображал спокойствие. Ченич уже достаточно хорошо изучил парня — тот действительно был спокоен.
Кто-то учил Рэма и этому: общаться с психически продвинутыми и сумасшедшими — поведение у них схожее. Интересно, кто? Капитан? Дерен?
Стоп. Наверное, бойцам спецона приходилось и самоубийц сманивать с крыш, и торговаться по поводу заложников с террористами. Парень же говорил, что его учили не только как пилота.
— Слушай, Рэм Стоун, а что нам делить? — спросил Старый, улыбаясь так мирно и доброжелательно, что Ченич ему позавидовал.
Умеет же, скотина. Только что убивал людей, и вот уже искренняя улыбка. Не придерёшься!
Юрист был приличным физиономистом и видел, что Старый, как хороший актёр, с головой ушёл в образ человека, которому можно доверять. Он уже и сам верил, что мухи не обидит.
— Это ты начал делить, — отозвался Рэм. — И убивать наших людей — тоже начал ты. Что тебе надо?
— Дайте нам улететь на крейсер, и мы отпустим ваших людей! — глаза Старого засветились такой необыкновенной лучезарной честностью, что Ченич бесшумно выругался. — Иначе мы будем убивать их по одному каждые пять минут. — Бандит повернул коммуникатор, дав Рэму увидеть троих связанных охранников, лежащих у серой стены коридора. — Ты хотел, чтобы мы показали твоих людей, так смотри!
Охранники были живы, но выглядели измученными.
— Где остальные? — спросил Рэм. — У вас в плену двенадцать человек, где они?
— Ты много хочешь, Рэм Стоун, — расцвёл улыбкой Старый. — Начнём с троих. Три человека — пятнадцать минут. Хорошее время для размышлений. — Он наклонился к одному из охранников, тяжело раненному, судя по отсутствующему взгляду и испарине на лице. Поднёс к его груди станнер, показательно выкрутив на максимум. — Неужели тебе не жалко твоих людей, пилот?
— Мне интереснее, как убивать будете? — скупо поинтересовался Рэм. — Из станнера? Двенадцать человек? Мы же видели по маячкам, что сюда ты привёл двенадцать. Этот парень ранен, а там есть здоровые мужики. По два-три раза стрелять придётся. Может, лучше ножом?
— Да ты маньяк, парень! — рассмеялся Старый и шутливо поднял руки. — Сдаюсь-сдаюсь! Конечно, я тебя разыграл! Мы не будем стрелять, зачем нам лишняя жестокость? И так много людей погибло — и ваших, и наших. Мы договоримся с тобой и улетим. — Он распрямился. — Впусти меня одного? Давай обсудим условия? Ты же понимаешь, нам придётся взять кого-то из ваших на крейсер, и тут будет уже тонкий момент доверия.
Тонкий момент был в другом — как только бандиты окажутся на крейсере, ничто уже не сможет им помешать расстреливать корт.
Рэм знал это, но кивнул:
— Только тебя?
— Конечно.
— А кто ты?
— Отставной сержант. Не скажу, что плохой сержант, но до имперского спецона нашему армейскому корпусу было далековато. Я проникся твоими умениями, Рэм Стоун. Я слышал про капитана Пайела, но думал, что привирают.
— Конечно, привирают, — сказал Рэм. — Сколько, говоришь, людей у тебя осталось?
— А я и не говорю, — рассмеялся Старый. — Я же не дурак. Раз камеры в коридоре не работают, считай, что у меня армия.
«Он не сержант, — написал Кифара. — Иначе написал бы взвод или отделение».
— Войдёшь без оружия? — спросил Рэм.
— А чего мне бояться? Вам надо улететь, и нам надо улететь. Мы договоримся с тобой.
— Уверен?
— Конечно! Мы можем оставить вам кого-нибудь из своих, в заложниках. И трёх ваших взять на крейсер. Три к одному, я думаю, это нормально, наши люди дороже.
— Это с чего бы?
Старый расплылся в улыбке:
— Ну, так давай торговаться, парень? Только не по сети. Чего ты боишься? Неужели тебя не учили вести переговоры?
«Вести переговоры с террористами? — написал Ченич. — Он ходит по краешку!»
«Он перевербовал троих наших и хочет забрать их с собой, — ответил Кифара. — И нас хочет перевербовать. Он просто обнаглел, как гикарби».
Рэм скосил глаза на техника, сидевшего справа от него, и тот кивнул.
— Ну… давай поторгуемся, — согласился парень. — Оружие на пол! Откроется дверь — заходишь медленно, по моей команде. Всё понял?
Старый улыбнулся с хорошо сделанным удивлением: зачем это его подозревают невесть в чём?
Он снял импульсник и передал кому-то, стоящему рядом. А потом вытащил и отдал станнер.
Рэм смахнул с пульта все чаты и символы. Развернулся вместе с ложементом к двери. Отрубил один из каналов связи, оставив только Горца, всё это время молча наблюдавшего за переговорами.
Плита, блокирующая дверной проём, бесшумно ушла вверх. Мембрана дверей потемнела и начала раскручиваться от центра. За ней маячила человеческая тень.
— Входи, я тебя вижу, — сказал Рэм.
Высокий блондин шагнул через условный порог навигаторской и быстро хищно огляделся.
Только в этот миг и проскользнула его настоящая сущность. Потом Старый заулыбался, снова надев маску рубахи-парня, и уставился стеклянными глазами на Рэма:
— А вы тут неплохо устроились! — начал он.
— Стоять на месте. — Рэм доброжелательного тона не принял.
— Да, пожалуйста! — Блондин остановился и показал пустые руки. — Оружия у меня нет.
«Он сам — оружие», — успел подумать Ченич.
Глава 22. Иммунитет
Пассажирский корт, следующий по маршруту «Аннхелл — Питайя — Аскона».
Навигаторская
Старый смотрел на Рэма, пожирая его глазами. Колючими, водянистыми, словно бы постепенно застывающими от внутреннего холода.
Вот такие же глаза Ченич видел у покойного эрцога Дома Оникса, Измаила Пресохи.
Эрцог был стар и слаб, дом его угасал, но вот эти льдинки, «кристаллизующиеся» в глазах, этот холод в ступнях и ладонях, когда стоишь с ним рядом, эти пальцы, которые сжимаются в кулаки сами по себе, гонят по телу кровь, не давая сердцу замёрзнуть…
Да, юрист говаривал и с эрцогами. Правда, это была знать малоуважаемого «жёлтого» торгового дома, Дома Оникса.
Измаилу Пресохе, главе этого дома, не простили, что его люди в хаттскую войну торговали с машинами. Но и умирающий, слабый эрцог, смотрел так же, как этот бандит.
Он сковывал внимание «жертвы», и она стекленела вместе с его зрачками.
Пальцы на руках Ченича стали привычно сжиматься в кулаки.
