— Не буду щадить, лицеист, не буду, — придавил меня сильнее Будочник к полу, глядя с некоторым презрением.
В голове зашумела кровь, недавний ужин подкатил к горлу. Перед глазами стоял листок с изображением Эгиды. Провести рукой сверху вниз, потом вокруг, закрепить две точки. Ну же, ну же.
— Жалко, лицеиста, жалко, — притушил окурок Будочник. И такое ощущение, что даже собрался уходить.
И тут у меня в голове щелкнуло понимание. А ведь он не шутит. Что называется, это не учебная тревога. Он не Протопопов, который специально бросал холодняк в пятнадцати сантиметров от головы. Этот психопат действительно может меня убить.
Перед глазами все померкло, однако пальцы в пустоте нащупали нечто осязаемое, пластичное. Из чего можно сделать что угодно. Уцепились, стали быстро-быстро порхать вокруг, вкладывать в форму невесть откуда появившуюся силу. Внезапно звуки притихли, а я очутился в подобии подводной лодки. И самое главное — давление отступило. Даже дышать стало намного легче.
Нескольких секунд потребовалось, чтобы прийти в себя, и понять — это действительно Эгида. Только в отличие от первого раза, теперь она была намного мощнее. Даже не знаю, неужели ранга третьего? Попросту немыслимо. И это после того, как отдал часть дара. Да я, мать его, крутой маг. Николай Ирмер-Куликов Мерлинович!
— Снимай, — махнул мне рукой Будочник, вновь садясь в кресло и закуривая. — Снимай, лицеист, свое заклинание.
Если честно, было жалко расставаться с Эгидой. Мне нравилось сейчас созданное заклинание. Его можно было даже сравнить с произведением искусства. Ну хорошо, современного искусства. Где ничего не понятно, но стоит кучу денег. Я послушно провел по форме ладонью, и она рассыпалась.
— Давай, лицеист, создай заклинание, — приказал Будочник.
— Какое?
— Любое. Ударь меня Кистенем, лицеист. Не жалей Будочника.
Я пожал плечами и выдохнул. Кистень, значит? Пальц пробежали по воздуху, пытаясь сформировать заклинание. И когда ничего не получилось, я даже не удивился.
— Хитрый, хитрый, лицеист, — усмехнулся ночной гость. — Ты так любишь себя, так жалеешь. Бедный, лицеист, несчастный… Зажался, забился в раковину и боишься высунуть голову. Хочешь я еще раз попытаюсь убить тебя?
— Нет, — быстро ответил я.
На этот раз форма какое-то время немного держалась в воздухе, после чего развалилась на части. Я поежился, ожидая самого худшего. А когда Будочник поднялся на ноги, я замер, как крохотный котенок перед пастью громадного пса.
Но то, что произошло следом, полностью сбило меня с толку. Мой экстравагантный учитель приблизился вплотную, мягко взял на плечи и вкрадчивым голосом стал быстро и сбивчиво говорить.
— Твоя голова отказывается слушаться. Она ставит заслон. Кричит: «Нет, нет, я не буду это делать». Ты думаешь, что дар пробуждается, когда ты боишься умереть?
— Ну да.
— Нет, он пробуждается, когда ты боишься не жить.
— Разве это не одно и то же?
— Разве молоко и грязь не одно и то же? — рассмеялся Будочник. — Разве штаны и крыша не одно и то же?
Он был совсем рядом, но теперь мне не хотелось отстраниться. От него не несло нечищенными и гнилыми зубами. Только терпким крепким табаком, который щекотал нос. И именно сейчас я чувствовал, что Будочник действительно пытается помочь. Просто делает это, как умеет.
— Вспомни лицеист, когда ты боялся не жить?
Я сглотнул, обращаясь к самому недавнему воспоминанию. Громадный незнакомец в узком переулке собирается размозжить мне ноги. Я боюсь. Да, очень сильно.
— Лицеист, ты дуришь и меня и себя, — чуть ли не закричал Будочник. — Вспоминай, вспоминай.
Он сильно постучал мне по лбу, даже голова заболела, и снова уставился своими глубоко посаженными глазами.
Ладно, тогда что? Пугало. Идеально подходит. Тварь из Разлома, которая нагнала ужаса. Да что там, я был готов на весьма странные вещи. Только я представил, как мы встречаемся с пугалом, и сразу получил по лбу длинным пальцем. Кстати, Будочник ногти постриг.
— Лицеист, ты невыносимо туп, невыносимо. Туп, как пробка из-под шампанского. Я говорю о настоящем воспоминании, которое сделало тебя тем, кто ты сейчас есть, а не детских шалостях. Ты знаешь, о чем. Просто боишься. Не хочешь признаться в этом. Посмотри на меня, прямо в глаза, и вспомни, когда ты по-настоящему боялся не жить?
Взгляд Будочника не пугал, скорее завораживал. Как эта крутящаяся черно-белая штука, гипнотизирующая тебя. Не знаю, как называется. И я вспомнил.
Мозг словно молнией пробило.
Это оно!
То самое!
Я стоял в узком коридоре между прихожей и кухней, с придыханием слушая, как кто-то ковыряется в замке. За окном крупными хлопьями идет снег. В туалете потрескивает лампочка. Играет на проводах свою симфонию ветер.
Но всего этого не существует. Только входная дверь, звон ключей и я.
И вот когда свет от подъездного плафона вырисовывает передо мной дорожку, когда открывается дверь, появляется она. В заснеженном пальто, красном берете с дурацким помпоном и тощим пакетом в руке. Раскрасневшаяся с мороза, растерянная и хмельная. Но этого я еще не понимаю.
— Тетя Маша, — с плачем подбегаю и обнимаю ее. — Почему ты меня бросила?
— Колюся, я же не бросала. Ты уснул, а я в магазин сбегала быстренько. Ты чего проснулся? Приснилось что?
— Мне приснилось, что меня нет, — всхлипывал я. — Что все вокруг есть, и папа, и мама, и ты, а меня нет. А потом… потом я проснулся. И вспомнил, что папы нет. И мамы. И тебя не было.
— Ну же, Колюся, не плачь, — присела на колени передо мной тетя Маша.
Обнимать ее холодно, но отпустить боязно. Поэтому я в одних трусиках и тоненькой майке прижимаюсь все сильнее. В глазах ее блестят слезы. От тети Маши неприятно и резко пахнет странным. Но я не отпускаю ее. Не отпускаю даже тогда, когда она поднимает меня на руки и несет в кровать. И даже засыпая, не отпускаю…
— Это был первый раз, когда она выпила, — сказал я срывающимся голосом, стараясь удержать эмоции внутри. — Точнее, первый раз, когда я заметил. А потом все пошло по наклонной. Это тот самый момент.
— Это тот самый момент, лицеист, — негромко сказал Будочник, осторожно поглаживая меня по голове. Будто боялся. — Ты большой молодец, лицеист. Посмотри сам.
Он шагнул назад, указывая на мои руки. И только теперь я понял, что на них будто надеты большие варежки. Сила объяла конечности и жаждала лишь одного — излиться в какое-либо заклинание.
Я легко соткал Глаз. Всегда было интересно, как это — смотреть сквозь предметы. Заклинание четвертого ранга, на которое у многих уходили годы, далось без всяких усилий. Напротив, мне почудилось, что форма обретает реальность намного быстрее, чем я наполняю ее силой. Как послушный пес, угадывающий заранее команду хозяина.
