Опуская руку, я обхватываю пальцами ее горло и прижимаю ее к стене ванной.
— Я никуда не уйду, — грубо говорю я ей, прежде чем сделать то, о чем, я знаю, пожалею, но мне нужно убрать этот взгляд из ее глаз. Мне нужно дать ей еще на чем-то сосредоточиться.
Электрический разряд, пронзающий меня, не похож ни на что, что я когда-либо испытывал раньше, и это заставляет мою кровь мгновенно раскаляться докрасна, когда мои губы касаются ее.
Несколько секунд она не двигается, слишком ошеломленная, почти как я, но теперь, когда я здесь, я так легко не сдамся.
Мои губы касаются ее губ, умоляя ее ответить.
Когда она это делает, мои колени, черт возьми, чуть не подкашиваются от облегчения.
Все начинается мягко, невинно, и это не похоже ни на что, что я когда-либо чувствовала раньше.
Ее печаль и отчаяние проникают в меня, и я хотел бы избавиться от них или, по крайней мере, помочь взвалить на себя этот груз.
Я облизываю ее нижнюю губу. Они слегка расступаются, и я максимально использую эту возможность. Но в ту секунду, когда мой язык сталкивается с ее, ее руки опускаются мне на грудь, и она отталкивает меня назад.
— Нет, — выдыхает она, снова опуская глаза. — Я не буду этого делать. Я не позволю тебе сделать это.
Прежде чем я успеваю собраться с мыслями, она уходит, оставляя меня одного в своей ванной.
Когда я нахожу ее, она натягивает мою рубашку, ту, которую украла в ночь похорон мамы Себа, и выбрасывает полотенце.
— Я знаю, ты хочешь меня, — говорю я, наблюдая, как она пересекает комнату к кровати.
— Да. У тебя хороший член. А вот остальное в тебе — не так сильно.
— Эм, — выдыхаю я.
— Что? Ты вдруг захотел трахнуть меня? Чтобы сделать все это лучше? Ты — половина гребаной проблемы, — лжет она.
— Я тебе не верю. Я не думаю, что у меня хватит сил заставить тебя плакать.
Она усмехается. — Ты чертовски правильно понял. Ты для меня никто, Тео. Просто жаждущий власти, высокомерный придурок, который получает удовольствие, преследуя меня и наблюдая, как я сплю.
Мои глаза расширяются, но я не знаю, почему я шокирован ее словами. В конце концов, это правда. На самом деле, они лишь приоткрывают поверхность истины.
Она так многого не знает. Так много, что она возненавидит меня за это. Даже больше, чем она делает сейчас.
Скидывая обувь, я натягиваю толстовку через голову — к ее большому ужасу — и заползаю к ней на кровать. Несмотря на мою потребность быть ближе к ней, я остаюсь поверх одеяла.
— У тебя был плохой день? — Спрашиваю я, подпирая голову кулаком и глядя на нее сверху вниз.
Она долго молчит, и я начинаю думать, что она не собирается отвечать.
Я так сосредоточен на ее неглубоком дыхании, что, когда она все-таки заговаривает, это пугает меня.
— Это был хороший день, — говорит она, но слова не имеют никакого веса.
Она смотрит в потолок, смаргивая слезы, которые угрожают пролиться.
Я, наверное, последний человек, перед которым она хотела бы плакать, и хотя это чертовски извращенно, я хочу, чтобы она это сделала.
Почему?
Потому что я хочу, черт возьми, снова собрать ее воедино.
Да. Облажался.
— Это просто… — продолжает она после долгого, тяжелого молчания. — Это глупо, — вздыхает она, отметая все, что ее беспокоит.
Дотягиваясь до ее руки, я переплетаю свои пальцы с ее. — Это не глупо, если это заставляет тебя грустить, — честно говорю я ей.
— Я… У меня никогда не было Рождества, на котором я хотя бы не поговорила бы со своей мамой, — говорит она в спешке, как будто скорость помешает мне это услышать.
Но этого не происходит, и моя грудь сжимается, зная, что прямо сейчас я часть ее боли.
— Она тебе не звонила? — Спрашиваю я, съеживаясь от своего вопроса.
Она качает головой.
— Мне должно быть все равно, — бормочет она, прежде чем, наконец, встретиться со мной взглядом. — И мне действительно не следовало бы рассказывать тебе об этом.
— Кому еще ты собираешься рассказать? — Я спрашиваю.
Ее отец, вероятно, со своей новой женой, а ее друзья бездельничают дома.
Грустный и горький смех срывается с ее губ.
— Черт, я жалкая.
Она закрывает глаза рукой, отгораживаясь от мира.
— Скучать по своей маме — это не жалко, — говорю я ей.
— Она дерьмовая мама. Она не заслуживает того, чтобы я скучала по ней.
— Хотя легче сказать, чем сделать, да?
— Что ты можешь знать об этом? Твоя мама потрясающая.
Я быстро втягиваю воздух при напоминании о том, что они встречались. Что она проводила время с самыми близкими мне людьми, и по какой-то гребаной причине они все, блядь, любят ее. После одной встречи.
— Да, — признаю я. — Она такая, несмотря на все, через что папа заставил ее пройти.
— О?
— В этом нет ничего серьезного или скандального, как в случае с родителями Тоби и Стеллы. Но быть замужем за боссом сопряжено с определенными трудностями.
— Я могу только представить.
Ты можешь?
— Расскажи мне о своей маме, — прошу я, нежно сжимая ее руку, надеясь, что это ободрение, в котором она нуждается, чтобы открыться.
Ее губы приоткрываются, чтобы ответить, но прежде чем произносятся какие-либо слова, она снова закрывает их. Она двигает рукой, и ее глаза находят мои.
— Почему? Почему тебя это волнует?
Я пожимаю плечами. — Без причины. Но я здесь и готов выслушать.
От моего ответа между ее бровями образуется глубокая складка.
Она мне не доверяет, и я ее не виню. Но я готов приложить некоторые усилия, чтобы изменить это.
— Я не знаю, что я могу тебе сказать такого, о чем ты, вероятно, еще не догадался. Ты знаешь, где я выросла. Ты должен знать, каково там.
— Да, — соглашаюсь я.
— Моя жизнь состояла в том, чтобы уворачиваться от дилеров, сутенеров и всего, что было между ними. Противоположность вашей привилегированной жизни.
— У меня были недели, когда я выживала на заплесневелом хлебе и сомнительно мутной воде. Мама целыми днями не показывалась, даже когда я была слишком мала, чтобы меня оставляли одну.
— Почему твой отец не забрал тебя оттуда?
— Он не знал. Особенность моей мамы в том, что она мастер скрывать, какая она дрянь. Папа знал, что это было дерьмо, но она никогда не позволяла ему увидеть правду.
