Уличный бретер закрутил шпагой вольт — наверно, будь он хоть сколько-то воспитан, то начал бы с салюта. Острие его шпаги смотрело мне в горло, я сразу же понял, что он метит по глазам. Первый бросок удалось блокировать: клинки столкнулись друг с дружкой, огласив тишину улиц звоном. Он был прыток и неудержим, в глазах поганца я видел не островок своей жалкой жизни, а мечты и фантазии. Он уже выбирал, на что потратит полученный куш за мою смерть: было там и вино, и девки, и хорошенький новенький плащ, что он видел днем ранее у портного…
Я готов был нарушить пелену его фантазий. В последующий удар он вложил всю свою ярость и желание покончить со мной как можно скорее, желая проверить, насколько хорошо стоят мои ноги. Его собрат по профессии еще только собирался ринуться в атаку, как я разгадал их прием — они хотели окружить меня. Они вовсю пользовались моей теперешней неповоротливостью, каждая рана им как бальзам на душу. Наши шпаги защелкали друг о друга, выйдя из обороны я атаковал крестом — будто рубил мечом.
— Кто учил держать тебя шпагу, щенок? — Моя стойка не нравилась разбойнику точно так же, как и я сам. — А вот я тебя проучу!
Батман, пируэт, мулине — и много других интересных фехтовальных терминов он умудрился продемонстрировать мне всего в одной атаке. Я был чудо как неповоротлив — и, наверное, именно это меня и спасло. Мерзавец теснил меня, его собрат подступал сзади, обходя со спины. Я споткнулся: тело Ибрагима будто только и лежало здесь ради того, чтобы вовремя оказаться под ногами. Я не видел лица старого вояки, но готов был поклясться — он мне сейчас улыбнулся.
Взмахнув руками, теряя шпагу, я завалился набок прямо в тот момент, когда оба противника решили уколоть меня с обеих сторон. Инерция кинула их друг на дружку, а выучка сделала все остальное. Молодой и резвый среагировал раньше того, что пытался ударить мне в спину, отвел его клинок в сторону резвым ударом, полоснул наискось машинально. Разбойник вздрогнул, выгнувшись дугой, зашелся в конвульсиях. Кровь из косой продольной раны закапала наземь. Не чувствуя ничего, кроме боли, бедолага заохал, чудом сохраняя равновесие.
Выпавшая из его рук шпага негодующе загремела — холод стали говорил голосом смерти, и ей было жутко не по нраву, что я танцую перед ней канкан и всякий раз заставляю признать поражение.
Молодчик взревел, качнув головой. Смерть собрата была только на руку — вся награда достанется ему одному. Блеск золота затмил разум. Словно остервеневшая собака, он набросился на меня: чего проще — добить копошащегося на трупе недоросля? Изнеженный сынок благородных родился с серебряной ложкой во рту, никогда ни в чем не знал нужды, в отличие от него. И сейчас он готов был воздать мне за свое голодное детство сполна.
Воплощение погибели обратилось его шпагой, дивным бледным сиянием озаряя мглу ночи. Оно выуживало одну историю за другой, словно в надежде пристыдить меня: видишь, кого ты убиваешь? Сироту, несчастного мальчишку, которому судьба отсыпала меньше, чем тебе. Думаешь, он переродится в твоем мире айфонов и ноутбуков?
А я еще раз напомнил, что меньше всего на свете люблю тех, кто пытается устыдить меня в том, к чему даже не причастен. Не я ж сам на себя напал!
Ярость, варевом клокотавшая внутри разбойника, мешала ему бить точней. Сохрани он холодную голову и здравый рассудок — и я был бы уже мертв. Я перекатывался по земле, промокая насквозь в лужах — его шпага разила землю там, где я был мгновение назад. Откатился к стене, почуяв столь нужную мне опору. Встал на четвереньки и, выждав момент, бросился в неловком прыжке на своего противника.
Наверное, со стороны это выглядело до невозможного жалко и смешно. Может, даже было похоже на отчаяние — не стану отрицать, что оно бушевало во мне диким штормом, изъедая монолит старых надежд. Но я бухнулся прямо ему под ноги — его злоба на миг сменилась чем-то похожим на удивление. Его выражение лица так и говорило, что всяких фокусов он ожидал от меня, но вот подобное — слишком уже даже для него.
Я не собирался вылизывать ему сапоги в мольбах о пощаде, как раз наоборот — в последнем рывке, теряя остатки сил схватился за полы плаща, резко потянул на себя, весом тела заставив дуэлянта пошатнуться. Он был старше, но не столь массивен, а моя туша была для него весом с целого слона.
Он споткнулся о меня, запутался в собственном плаще — вот почему я никогда не надену эту дурацкую одежку во время драки. Ноги поганца месили грязь, изо рта вырывалась грязная ругань. Он клял все, что только можно и нельзя — на орехи досталось богам, благородным и, конечно же, их матерям, у коих в бабушках сам черт.
Я старался его не слушать. Знал, что подобные ему с одной лишь шпагой не ходят, и оказался прав — выудил из припрятанных на поясе ножен кинжал, коим сразу же вспорол мальчишке спину. Навалился, обеими руками вдавил лезвие, надеясь, что скоро поганец уймется, но в нем будто бы скопилась вся жизнь за троих. Навозным жуком он бился подо мной, наверное, целую вечность. Слабеющие удары прилетали мне по бокам, норовили сломать и без того трещавшие ребра. Рана, в которую я занес целый ворох заразы, пока катался по лужам, жрала меня изнутри. Болью она отбирала все силы, возвращая их через бесконечность — в какой-то миг начало казаться, что все зря. Сейчас этот живучий таракан скинет меня, словно мешок, и прирежет — точно так же из последних сил, но вес моего тела сыграл решающую роль.
Оба мы затихли, проваливаясь в небытие — он сразу, я чуть позже. Мокрые, грязные, мы таяли, будто ведьма из той сказки.
Слабость заставила меня закрыть глаза. Знал, что увижу, когда их открою, — и желание жить криком кричало, чтобы я сделал это как можно раньше.
Хотел отрицательно покачать головой и согласиться с недавними доводами собственного тела. У всего есть предел. У каждого есть предел.
Мой был, наверное, три убийства назад, и теперь я вывалился за него прочь. Пущай эта погань добивает — никто не скажет, что я умер как последний трус. Воображение, будто решив подстегнуть, нарисовало картину моих будущих похорон. Грустно качнет головой Егоровна — такой экземпляр для изучений зря пропал. Зайдутся рыданиями обнявшиеся Майя с Алиской. Ухмыльнется назло Жене с Дельвигом Орлов — странно, что я никак не мог запомнить имени толстяка и предпочитал звать его лишь по фамилии.
И лишь, наверное, одна только Биска со своим папашей будут в выигрыше…
Снова мысленно покачал головой даже воображению. Нет, дружище, если раньше тебе удавалось заставить меня пошарить в карманах и выудить хоть капельку, но завалявшихся сил, то сейчас я мог похвастать разве что дулей.
Смерть не спешила, напротив — наслаждалась моим отчаянием. А может быть, так она и выглядит? Извечное ожидание удара, медленно ползущий внутри души ужас, терзающая боль, жажда избавления — и ничего?
Я открыл глаза, поняв, что стою на четвереньках.
Смертельной раны не было, а вот все остальные повреждения никуда не делись. Вокруг была ни о чем не говорящая мгла, и лишь рокот нервно бьющегося мрачного сердца складывался в мелодию. Я поднял на него взгляд, покачав головой, будто собираясь прогнать наваждение. Наваждение исчезать не спешило.
