– Это я, – прошептала я. – Но этого не может быть… – Потом я вскинула голову. – Вы сказали, что ее забрали двадцать восьмого ноября 1747 года! Это… это…
– На следующий день после того, как ребенка принесли к нам. Послушайте, мисс Брайт: боюсь, что ваша дочь не находится под нашей опекой уже более шести лет.
Глава 4
Я уже давно не думала об отце Клары. Еще больше времени прошло с тех пор, как я встретилась с ним. Я помню его лицо не лучше, чем лицо моей матери. Как и от нее, у меня осталось лишь впечатление: кожаный камзол, высокий рост, светлые глаза, – были ли они голубыми или зелеными? – и его улыбка в клубах табачного дыма. Он дал мне свою глиняную трубку: маленький гладкий предмет с его инициалами, вырезанными сбоку. Это не было сентиментальным жестом, – он дал мне ее подержать на короткое время, и я забыла отдать ее. Без сомнения, дома у него было еще несколько таких трубок; у всех состоятельных людей есть много одинаковых вещей, и они не замечают мелкие пропажи. Я помню, как лежала в постели и водила пальцем по инициалам Д и К, обозначавшим его имя, Дэниэл Каллард. Я не умела читать, но знала эти буквы, а когда я не смогла найти его, то выбросила трубку в Темзу. Впоследствии я пожалела об этом, когда узнала о его смерти. Люди бросали в реку всевозможные вещи, включая самих себя. Я немного думала об этом после того, как узнала, что его больше нет, а я ношу его ребенка. Но река была самой оживленной улицей в Лондоне, и утонуть там было не самым быстрым или незаметным делом, при том что сотни мелких и крупных судов бороздили воду от Миддлсекса до берегов Суррея. Скорее я попала бы под пакетбот или меня разрезал бы пополам нос торговой шхуны, прежде чем я утонула бы. Еще меньше я размышляла над другими вариантами: выпрыгнуть из окна или утопить себя в джине, превратившись в одно из раздутых существ, валявшихся в переулках. Ни то ни другое не выглядело особенно привлекательным. Кроме того, я ощущала жизнь, растущую внутри меня, и знала, что не могу одним махом погасить две свечи. Возможно, смерть приносит таким людям, как Дэниэл Каллард, мир и покой там, где солнечный свет падает через листву на могильные плиты церковного кладбища, а надгробия украшены свежими цветами. Но я знала, как переполнены сухие и бесплодные погребальные места, предназначенные для людей вроде меня. Я чуяла вонь их гниющей массы и пока что не спешила присоединиться к их тяжкому сну.
Однажды, когда мы были маленькими детьми, Нед сказал мне, что по ночам мертвецы вылезают из-под тонкого слоя кладбищенской земли и ползают по улицам и дворам в поисках детей, чтобы забрать их с собой в могилу. По его словам, они прятались в тени и даже в вечерние часы поджидали своих жертв. Я очень боялась выходить из дома, цеплялась за мамины юбки и умоляла ее не выпускать нас из дома. Когда я рассказала почему, Эйб отвесил Неду тяжелую затрещину. Потом, когда мать умерла и мы с Недом лежали в наших узких кроватях, я спросила его, правда ли, что она тоже будет ползать по улицам и искать нас. Он прижал меня к себе и заверил, что это неправда, а когда я отодвинулась, то вид его лица в лунном свете напугал меня: он казался очень взрослым и печальным. Тогда смерть нашей матери была самым ужасным на свете, и мы каждую ночь прижимались друг к другу, а Эйб замкнулся в своем безмолвном горе. Какими маленькими мы были!
Когда я возвращалась из госпиталя, ноги сами привели меня к кофейне Рассела, куда я не приходила уже довольно давно. Кофейня располагалась над свечной лавкой, а перед входом сидел позолоченный деревянный лев с оскаленной пастью. Я ни разу не бывала внутри, потому что я женщина, но если день был долгим, то между завтраком и обедом я иногда бродила по улицам вокруг лондонской биржи со своим корытцем, ожидая, пока мужчины не высыплют на улицу из своих контор и присутственных домов – головы их будут под завязку забиты деловыми контрактами, новостями о поставках товара и другими вещами, но желудки пусты. Иногда они покупали у меня горсть креветок, а иногда хотели ухватить кое-что еще. Я видела, что делает кофе с их глазами: зрачки становились большими и черными, как будто они смотрели не на меня, а в свою душу.
Я познакомилась с Дэниэлом темным утром, примерно через месяц после Рождества. Было очень холодно, и дверной проем, из которого он вышел, казался теплым, ярким и дружелюбным. Мой взгляд был устремлен туда, и наверное, я на мгновение забыла обо всем. Потом я осознала, что он внимательно рассматривает меня в сером утреннем сумраке. За его ухом торчал тонкий свинцовый карандаш.
– Даю пенни за них, – сказал он, и я вышла из полузабытья, выпрямилась и закрыла рот.
– Прошу прощения, сэр?
– Даю пенни за них, – повторил он, указывая на свою голову, пока я ощупью искала мою весовую кружку.
– Они стоят два пенса за треть пинты, сэр, – сказала я. Он рассмеялся и покачал головой.
– Нет, за твои мысли.
Я так удивилась, что он захохотал, и в воздухе между нами потеплело. От него пахло кофе, опилками и еще чем-то приятным… шерстью? Или лошадиным волосом?
После той первой встречи я стала снова и снова возвращаться к кофейне и расхаживала перед освещенным входом, словно мотылек, привлеченный его светом. Сумерки наступали рано, и в середине серого дня, когда небо постоянно грозило снегопадом, а облака наливались нездоровой желтизной, я видела его среди небольшой группы мужчин перед свечной лавкой. Они могли приходить и уходить, они были великолепны в темно-синих шерстяных пальто и котелках, стоя с расставленными ногами и непринужденными улыбками, потому что им было тепло и они легко могли снова согреться. Я шла по улице, не в силах смотреть на них или заговорить с ними, поэтому спряталась в дверном проеме и, собравшись с силами, пошла обратно, стараясь сделать так, чтобы он заметил меня. Наши взгляды встретились, словно трут и кресало, и меня охватило пламенем. Раньше я никогда не чувствовала себя пьяной от одного кивка, от единственного взгляда.
– Девушка с креветками, – сказал он, – где твое корытце?
Не помню, что я промямлила, – должно быть, что-то глупое, потому что из-за него моя голова, казалось, была набита ватой. Он приобнял меня, отчего я почувствовала себя маленькой и грациозной. Я надеялась, что от меня не сильно пахло креветками. Мы пошли в таверну – прокуренное место с низким потолком возле кожевенного рынка, где я впервые попробовала вино. Оно было сладким и липким, словно фрукты, размягченные под летним солнцем, и обожгло мне горло. Его спутники присоединились к нам – трое или четверо чиновников и торговцев, как он сам, – они называли его Кэлом, громко разговаривали друг с другом и курили трубки, пока я тупо сидела рядом. Женщины имели право доступа в таверны, и несколько шлюх спокойно расхаживали вокруг в поисках клиентов. Некоторые из них присаживались к нам, болтая с мужчинами и заставляя меня чувствовать себя маленькой девочкой. Я кое-что узнала о Дэниэле: он был торговцем и поставщиком китового уса, который проводил много времени в Ротерхите и на Трогмортон-стрит, где находились «костяные лавки». Они говорили о человеке по фамилии Смит и о другом человеке, по фамилии Тэллис. Между тем я выпила еще одну чашку вина, а потом, когда шум и табачный дым стали почти невыносимыми, он встретился со мной взглядом, улыбнулся и спросил, не хочется ли мне направиться в более тихое место. Я кивнула, снова надела позабытый чепец, и мы вышли на улицу. Было уже темно, и я точно не знала, где мы находились, потому что переулок был слишком узким, полным темных уголков и зданий, нависавших над нами и заслонявших свет луны. Я едва помню, что говорила, но он спросил, не холодно ли мне. Я сказала «да», и он дал мне свое пальто, – чудесное теплое пальто, доходившее ниже колен, – а потом поцеловал меня. От него пахло вином и трубочным табаком. Моя спина уперлась в стену, и он обхватил меня за голову, склонившись ко мне. Потом его руки передвинулись ниже, ощупывая мое тело и мои юбки, и я прижалась к нему, позволяя его пальцам щупать меня снаружи и внутри. Раньше я часто видела на улицах молодых любовников, пожилых любовников и мужчин, кончавших шлюхам в разные места. Я никогда не думала, что стану одной из них, и не думала о мужчине – тем более, о богатом торговце, – который захочет поразвлечься со мной в темноте. Это был мой самый безрассудный поступок. Раньше я не гуляла с мужчинами, если не считать одного или двух случаев с наиболее смелыми парнями из Биллингсгейта, вроде Томми.
