– Нет, мадам.
– Ни коклюша, ни обморожений?
– Ни разу.
– Два маленьких мальчика на улицах Лондона, где встречаются помойные ямы и трупы животных. И ты не беспокоилась об их здоровье?
– Нет, мадам, – тихо сказала она.
Я вздохнула и подлила на тарелку яблочного соуса, хотя у меня пропал аппетит.
– Мне это кажется весьма небрежным.
Какое-то время мы ели в молчании, и я полагала, что разговор закончен, но оказалось, что Элиза обдумывала свой ответ.
– Многим людям приходится выходить на улицу, – сказала она с набитым картошкой ртом, жадно глотая еду. – Правда, дети могут сидеть дома, если они не работают. Но многие люди, работающие под открытым небом, проживают долгую жизнь. – Она сделала еще один мощный глоток. – Мой брат подметает улицы. Если кто-то и мог умереть от заразной болезни, так это он, но у него ни разу не было даже свинки.
Брат, который подметает улицы! И отец, который перевозит табак! Я пожалела, что более подробно не расспросила доктора Мида о семье Элизы, легкомысленно предполагая, что няни и горничные всегда выходят из семей добропорядочных лавочников и бухгалтерских клерков. Мне следовало бы догадаться об этом по ее выговору, характерному для жителей нищих районов, где люди спят вповалку, и по странному запаху вокруг нее. Выходит, он привел ко мне обычную девушку-кокни, и как бы Шарлотта ни была привязана к ней, от нее моя дочь никогда не узнает о хороших манерах и утонченности! Я представляла выражение его лица, бдительное и заинтересованное, и как бы я выглядела в его глазах: проповедницей ужасного снобизма. Я закончила есть, промокнула рот салфеткой и вышла, не сказав ни слова.
Агнес зажигала лампы в моем кабинете, поэтому я пошла в гостиную, чтобы выглянуть наружу. Улица была пустой, и мальчишка-факельщик направлял портшез к одному из домов на другой стороне улицы. Его жилец вылез наружу и расплатился с носильщиками. Факельщик подобрал монетку и погасил свой факел, а потом их поглотила ночь. Я поежилась, задернула занавески и вернулась на свое место.
– Боюсь, я совершила ошибку, – обратилась я к родителям после долгого молчания. Я не видела их лица. Камин погас, в комнате было холодно, и мысль о переходе в теплый и уютный кабинет была заманчивой, но требовала слишком много сил. Я наелась досыта и устала, поэтому прикрыла глаза и осталась сидеть.
У двери послышался слабый шорох, и я услышала, как она медленно открылась, зацепив ковер. Появилась зажженная свеча, отбрасывавшая теплый свет на подсвечник, потом округлое лицо с пухлыми щеками и темными глазами. Элиза. Я неподвижно сидела и ожидала в глубокой тени. Она тихо прикрыла дверь за собой и прошла в дальний конец комнаты. Она ступала с такой осторожностью, что двигалась бесшумно. Чуть повернув голову, я смотрела, как она освещала стены, словно что-то искала. Она прошла в дальний конец комнаты, остановилась перед камином и в раздумье посмотрела направо и налево, где висели портреты моих родителей. Сначала она решила навестить моего отца и сделала два робких шага вперед, подняв свечу над головой и остановившись примерно в двух футах перед ним. Ее голова склонилась набок, плечи опустились, как будто она была разочарована. Она оставалась там еще несколько секунд, и в мигающем свете свечи мы обе смотрели на его лицо, высокий лоб и добрые глаза. Потом она перешла к моей матери и стала освещать части портрета – розовые губы и золотистые локоны – и наконец с тяжелым вздохом опустила свечу, осветив конторку, стоявшую под портретом. Тогда я решила заговорить.
– Художник все верно передал, кроме цвета ее глаз, которые были темно-карими, а не голубыми.
Элиза вздрогнула всем телом и ойкнула, как девочка, нарушив бархатную тишину комнаты. Она выронила свечу, которая с глухим стуком упала на пол и погасла. Я наклонилась, чтобы поднять огарок, покатившийся ко мне, но в этот момент дверь распахнулась, и на пороге возник силуэт Агнес.
– Мадам, это вы? – спросила она.
– Агнес, нам понадобятся две свечи, – сказала я. – К сожалению, Элиза уронила свою на пол. На ковре остался засохший воск; не знаю, чем это можно оттереть, но надеюсь, что ковер не пострадает.
Она слепо вгляделась в темноту, потом кивнула и спустилась по лестнице. Я слышала мелкое и учащенное дыхание Элизы и почти ощущала, как колотится сердце в ее грудной клетке.
– Мадам, – сказала она. – Я не знала, что вы здесь.
– В своем доме я могу ходить, где хочу, в отличие от тебя. Прежде чем ты покинешь этот дом, что произойдет в скором времени и без рекомендаций, не желаешь ли ты объяснить, почему ты бродишь в темноте по моей гостиной?
Она молчала. Появилась Агнес с двумя зажженными свечами; ее глаза, расширенные от любопытства, перебегали с меня на Элизу.
– Спасибо, Агнес, я заберу их.
Она вручила мне свечи и вышла из комнаты, закрыв дверь. Я встала и передала одну свечу Элизе, а другую поднесла к портрету моей матери.
– Это моя мать, Марианна. Когда художник написал этот портрет, ей было двадцать четыре года. Мой отец заказал портрет в качестве свадебного подарка. Она считала, что фон слишком темный и унылый; ей хотелось голубое небо с белыми облаками, но она получила грозовые облака и тенистые деревья. Это оказалось пророчеством, как будто художник знал, что ей предстоит.
Элиза смотрела на меня, приоткрыв рот, ее темные глаза ярко блестели.
– А это мой отец, Патрик. – Я перешла к его портрету в левой нише, и она последовала за мной, покорная, как овечка. – Красавец, не правда ли? Он родился на Барбадосе – можешь представить такое место? Он рассказывал мне об этом, когда я была девочкой: высокие пальмы, теплые ветра и солнце, от которого обгорает кожа, если слишком долго стоять на месте. По его словам, море было такое синее, как невозможно и вообразить: ярче неба, прекраснее сапфира. В Англии ему все время было холодно, и он носил под одеждой стеганую ночную кофту.
Я вернулась к своему стулу, забрав свечу с собой.
– А теперь, – сказала я, – ты расскажешь мне, что ты тут вынюхивала, или это сделает доктор Мид, потому что я собираюсь известить его о необходимости визита при первой же возможности. Если ты не расскажешь мне или доктору Миду, то скоро возле дома пройдет ночной сторож с регулярным обходом. Выбор за тобой, но я должна знать.
Девушка оцепенела от страха. Даже ее свеча беспокойно подергивалась, как будто она слишком крепко сжимала ее.
– Мадам, – тихо сказала она. – Клянусь, я не замышляла ничего плохого. Но сегодня за обедом вы рассказали о том, как умер ваш муж… Вот я и решила посмотреть, нет ли где-то здесь его портрета.
– А почему ты хотела увидеть портрет моего мужа?
– Только потому, что история была такой трагичной, мадам… извините за такие слова. Я хотела запечатлеть его лицо в своей памяти. Прошу прощения, если это был дурной поступок с моей стороны.
Я немного подумала.
