– Я знаю, что он охотится за мной, но он не найдет нас, если на свете есть хоть какая-то удача. Вот. – Я порылась в кармане, где держала остатки денег, и протянула ему три шиллинга. Он начал возражать, но мы оба знали, что это бесполезно и что ему так или иначе нужны деньги. Помолчав, он вздохнул и положил их в карман.
– Я пришлю еще, когда смогу, – пообещала я.
– Господи, только будь осторожной.
– Я осторожна, не так ли? В ту ночь, когда я вернулась, она была рядом со мной, и ты этого не заметил. Если бы только мог познакомиться с ней, Эйб! Ты бы сразу полюбил ее.
Он показался мне очень старым; морщины вокруг его глаз резко углубились.
– Это неправильно, Бесс. Лучше бы ты не делала этого. Посмотри, какую кашу ты заварила. Не лучше бы ей было оставаться в уютном гнездышке, где она выросла? Что за жизнь ты можешь ей дать? Тебе следовало оставить ее там, где она была.
Я ощутила мгновенный приступ ярости.
– Она жила с матерью, которая не любила ее и не хотела знать! Она жила как в тюрьме, Эйб. Она никогда не выходила на улицу. Может быть, я могу иметь один шиллинг за душой, но я ее мать!
– Само собой, девочка, но ребенку нужен еще и отец. На что ты собираешься жить?
– Я уже сказала: Лайл нашел работу для нас обеих. Девочка уже достаточно взрослая, чтобы работать. Господи, да ты сам приставил меня к лотку после того, как умерла мама; какая тут разница? Все это время у меня был только ты, и у нас все получалось, верно?
Он снова покачал головой. В этот момент одна из крашеных дверей на площади отворилась, и вышла служанка с мусорным совком. Она жестко посмотрела на нас, высыпала совок на мостовую и задержалась с уходом в дом. Я представила, как мы выглядим: двое бродяг в поношенной одежде, которым здесь нет места. Я с вызовом посмотрела на нее, отвернулась и повела Эйба обратно в переулок.
– Сейчас мне нужно уходить, но я хочу сказать тебе, что у меня все в порядке, и мы снова встретимся… ох, не знаю, когда мы встретимся, но это обязательно произойдет.
Я обняла отца. От него пахло Биллингсгейтом, который был для меня вторым домом. Безмерность моего поступка и моего ухода обрушилась на меня, как удар; я крепко прижала его к себе и постаралась не плакать, когда он обнял меня в ответ. Нам больше не было нужды о чем-то говорить. Мы вместе просыпались, вместе ходили на работу. Я могла расхаживать по городу вокруг кофеен, таверн и других рынков, но всегда возвращалась к нему, и каждый раз меня дожидалась новая корзинка с креветками. Наше общение заключалось и в том, как он снимал тарелку с моих коленей, когда я засыпала от усталости, и в том, как я передавала ему шляпу, когда мы выходили из дома. В наших тихих воскресных посиделках, когда на улице шел дождь, и мы заваривали спитые чайные листья уже неизвестно по какому разу.
Я не знала, увижу ли снова свой дом, и не могла представить себе тот день, когда пройду по двору и распахну знакомую дверь. Но я никогда не забуду его: половицы, где я училась ползать, и покатые потолки. Картинки, которые я в детстве вешала на стены, теперь уже выцветшие и покоробленные. Я подбирала их на улице и не могла читать подписи, но там были девушки на фоне сельских полей, девушки с томными взорами и такими же темными волосами, как у меня. Грязная кружевная занавеска на окне, стул со старой красной подушкой, где сидел Эйб, дверь спальни, где мы смеялись, мечтали и перешептывались с Недом, эмалированный умывальный кувшин и сундук моей матери с резными розами.
– Желаю удачи, Бесс, – сказал Эйб, и его голос сорвался. – Следи за своей спиной, ладно?
– Спасибо.
Я клюнула отца в щеку, стараясь не заплакать. Я больше не могла смотреть на него: стыд и сомнение в его мутных глазах отражали мои собственные чувства. Напоследок я еще раз крепко обняла его и растворилась в толпе.
К тому времени, когда часы показывали половину одиннадцатого, мы были готовы к уходу. Понадобится еще больше часа, чтобы добраться через город до Вестминстерского моста, а на улице пошел моросящий дождь. Мы собирались идти вдоль реки, держась справа от нее и следуя ее изгибу в форме перевернутой табачной трубки. Я снова собрала холщовую сумку, и мы с Шарлоттой были хорошо закутаны от ветра и дождя. Мысль Уильяма сделать Шарлотту похожей на мальчика была хороша, хотя она жаловались, когда мы заплетали ей волосы и закалывали их шпильками, чтобы убрать под один из беретов Мозеса, а потом одели ее в штаны и курточку Джонаса.
– Ну прямо маленький джентльмен! – воскликнула Кезия, и Шарлотта нахмурилась, отчего мы рассмеялись еще громче. Мальчики с озорным весельем наблюдали, как я застегивала ей курточку и шнуровала ботинки. Когда часы пробили десять, мой живот завязался в узлы, и я снова перебрала наши вещи: платья, шали и панталоны, два одеяла, несколько свечных огарков, две оловянные кружки и миски, бутылка пива, игральные карты Шарлотты и ее экземпляр «Бидди Джонсон». Я попросила Кезию купить ей апельсин в качестве лакомства, которое я собиралась приберечь до прихода на место. Во всем этом была какая-то ужасная завершенность, как будто мы собирались совершить долгое путешествие в чужую страну, а не пройти несколько миль от того места, где мы находились.
– Ты уверена, что Уильям не должен проводить вас? – спросила Кезия.
– Спасибо, но нет. Лучше мы будем вдвоем, правда? У тебя же нет времени сопровождать нас? – обратилась я к Уильяму, и тот покачал головой. Сегодня вечером у него не было работы, и он собирался посидеть в товарищами в таверне за пивом и тушеной требухой. Шарлотта, ощущавшая общую атмосферу, отказывалась от еды; тогда я вышла из себя и сказала, что если мы собираемся работать с раннего утра, нельзя приступать к делу на пустой желудок. Потом я рассердилась на себя. Мне нужно было уложить ее в постель с куклой, а не тащить на прогулку по ночному Лондону. Но перспектива настоящей постели выглядела слишком отдаленной – простая вещь, которую я больше не могла воспринимать как должное.
Пока она хныкала и жаловалась, в самом темном уголке моего сознания зародилась постыдная мысль: не ходить на мост вдоль реки, а пройти по лабиринту лондонских улочек в богатые кварталы с широкими улицами и постучать в дверь дома № 13 на Девоншир-стрит. Я представила бледную и потрясенную миссис Каллард, трепетное облегчение Агнес… и Шарлотту, льнущую ко мне и рыдающую на пороге… Нет. Из этого не выйдет ничего хорошего. Это моя дочь.
Я сказала ей, что теперь нас ожидает нелегкая жизнь, что ей придется рано вставать и выходить на работу, но мама всегда будет рядом с ней. Я знала, что ей будет тяжело, что она слишком избалована, и мне придется приучить ее к дисциплине. Сбивать масло, доить коров, носить ведра; я готовила ее к этому в долгие часы, которые мы проводили в доме Кезии, но она слушала это как волшебную сказку, а не как историю о настоящей жизни. Что будет, если она откажется работать? Что будет, если она начнет закатывать истерики и мы потеряем работу? Нет, лучше не думать об этом. Нам нужно было лишь без помех добраться до Вестминстера, встать на мосту и дождаться Лайла. Я не знала, наймет ли он двуколку для переезда или мы пойдем пешком. Мне придется внимательно наблюдать за окружающими и стараться не привлекать внимания.
