Пролог
Состав из трех пыльных пассажирских вагонов обнаружился на крайних путях возле длинного бетонного забора с колючей проволокой поверху. Дальние от нас колесные пары тонут в густом утреннем тумане, рядом с угловатым скелетом электроопоры кучей свалены щедро пропитанные креозотом, обросшие ромашками черные бруски шпал. Возле них лениво возлежит косматый песыч величиной с доброго сенбернара с красными от шелудивой бессонницы глазами. Шуршащий под ногами щебень покрыт толстым слоем серой, запекшейся на солнце пыли и похож на большие куски сахара.
Кто бы мог подумать, что бездомные попрошайки сумеют так неплохо устроиться. И никто из вокзальных их не шугает, живут себе в старых вагонах, на работу ходят, все по уму.
В первом же вагоне нос как колом протыкаетмешанина из горького духа дешевого табака, прокисшего пива и застарелой мочи. Бритые почти наголо парни с гиканьем разбегаются по плацкарту, в неожиданной облаве пинками разгоняют безбилетных обитателей вагона по разным купе.
Главаря бездомных по кличке Сапун, сопоставив приметы, нашел я, но как-то сразу не смог разобраться, что должен с ним делать, так как в детали операции меня особо не посвящали.
Сквозь давно не мытые стекла едва угадывалось начало теплого летнего дня. По усеянному окурками проходу неслись глухие звуки ударов, вскрики боли и азартное, молодецкое ржание вперемешку с густым матом. Им все равно кого бить, лишь бы бабло за это в карман капало. Кто-то из бомжей жалобно и визгливо запричитал как на похоронах, чем вызвал бешеный взрыв гогота. Я стоял и молча разглядывал сидящего у мутного окошка пресловутого Сапуна, из-за которого, собственно, и началась вся эта история.
Велено бригадиром найти — нашел. Стою, смотрю на него, он на меня красными, воспаленными конъюнктивитом зенками глупо хлопает, обломок костыля к груди жмет, точно дитя баюкает. Разит от него как от унитаза в общественной уборной, все пузо в струпьях давнишней блевотины. Голова у Сапуна лохматая и уже напрочь седая, несмотря на не слишком лохматые годы. Плечи широкие, руки длинные, грабастые, правая нога заканчивается перед местом, где у человека должно быть колено подвязанной грязной бечевкой штаниной. На темной, оплывшей от пьянства харе ничего, кроме туповатого любопытства, видать не опохмелялся еще, не соображает совсем. Мужик он вообще-то фактурный, в молодости, наверное, был видным парнем.
Откуда-то вырулил опьяненный злым весельем Валек. Правый рукав и ворот куртки в крови.
— Вот он где, сучара! — воодушевленно орет Валек, увидав забившегося в угол купе Сапуна. — Где деньги? Говори, тварь, не то второе копыто отпилю! Говори, сука!
Верхние полки купе примкнуты к перегородкам, и достаточно свободно, чтобы добраться до бездомного калеки, но напротив вошедшего в раж бригадира спокойно стою я и спиной прикрываю одноногого бомжа в некогда голубой тельняшке под грязной, рваной телогрейкой.
— Ты мне мешаешь, Старый! — возмущается Валек. — Дай я его ковырну, отойди, раз крови боишься! Или сам, может, хочешь, а? Давай тогда, обработай, сделай из него котлету!
Крови я не боялся, мало что ли хлюпал на ринге красными соплями, а виденного на войне хватит на десять таких как Валек. Ступор какой-то на меня нашел, просто стою памятником и молчу, лишь поморщился немного от всепроникающего мерзкого запаха.
Наш прыткий бригадир воспринял мою гримасу по-своему.
— Противно? Думаешь мне не тошно? Что поделаешь, все должны платить, Старый. Все! У этих попрошаек знаешь сколько бабла? Миллионы! Они по вечерам переодеваются в смокинги, садятся в «мерсы» и по казино с шалавами катаются! У них общак есть! Есть, я точно знаю! Я давно за ними смотрю! Деньги не пахнут, я возьму даже мятыми и рваными, мелочью возьму, ты понял. Надо одного завалить, тогда другие сговорчивее станут. Башку отрежу и дружкам его покажу. Не можешь сам — продерни, дай я!
Звонко щелкает, выпуская узкое жало, выкидуха.
Так вот из-за чего затеяна эта операция. Я начинаю выпадать в осадок от тупости и жадности нашего предводителя. Совсем не потому, что я такой уж жалостливый и справедливый, на каждом шагу отказывающийся от падающих с неба денег, но такой поворот изрядно меня заводит.
Вопреки приказу бригадира не двигаюсь с места и как можно спокойнее говорю:
— Ты гонишь, Валек. Это простые, вонючие бомжи, нет у них никаких миллионов, у него вся рожа в болячках и ночует он не в отеле, а в старом вагоне.
— Ни хрена я не гоню! Я все сейчас у них выпытаю! Отойди, вальну я эту гниду!
— А вдруг нычку с общаком знает только он?
— Ни хрена подобного! Отвали, сказал!
Потом я сотни раз возвращался к этой ситуации, проигрывал в уме, как театральный артист ключевую сцену премьерной драмы, но так до конца и не понял своих собственных мотивов. Бывает сделаешь, после кумекаешь — нафига? Вот так и сейчас. Ну что за характер, оно мне надо?
— Тронешь его — зубы выбью, — говорю, опуская подбородок.
Рука с ножом недоуменно опускается.
— Ты чё, сынок, может попутал чего? — искренне и очень громко удивляется бригадир. — Он что тебе — родственник? Я сказал — в сторону, не то до кучи располосую, в натуре!
— Я тебе не сынок. Взял перо — бей, только учти — ходить тебе беззубым.
Слышу, как в соседних купе прекратилась возня. Позабыв об убогих бомжах, пацаны по-одному начали собираться к месту нашего с Вальком спора. Даже Сапун внезапно оклемался, подтянул на синий диванный дермантин единственную ногу и сжался в тугой комок, изобразив на лице подобие внимания. На лицах парней я без удовольствия прочитал нехилый интерес к происходящему, но принять чью либо сторону никто пока не решился. Меня это здорово успокоило.
Хватив изрядный глоток воздуха, Валек шипит зловещим аспидом:
— Ты за кого встал, придурок?! Слон тебя на куски, Фрол уроет… я тебя сейчас сам на Луну отправлю!
Бригадир наш — «баклан», оттянувший срок за «хулиганку», я не сомневался в том, что по старому зековскому закону взявшись за перо, он непременно пустит его в ход.
— Хорош базарить, — говорю, — Бей давай!
Бьет он скрытно, от бедра вверх, дабы пронзить мое брюхо в прорехе расстегнутой кожанки. Удара я ждал, технично пропускаю кнопарь мимо, а в ответку, как и обещал, правым крюком крушу Вальку по-волчьи оскаленные клыки. От соприкосновения его буйной головушки с перегородкой между отсеками плацкарта Валька резко ведет в сторону. Он мешком оседает на руки Барбосу, не выпуская ножа.
— Э-э, Старый! Ты охренел?! — подает недовольный голос Витя Барбос, верная шестерка Валька, угодивший в армии на «дизель» качок-передоросль. — Ты на кого тянешь, крышу сорвало?!
Рядом с Витей молчаливой стеной возникают Димон Лузга и Сидор. Эти, коль пошла такая свадьба, за Валька в огонь и в воду, давно под ним бегают. Рожи у них обоих точно однорукий камнетес рубил.
