Легок на помине. Я подрываюсь, апатии как не бывало. Выходим с подворья и берем влево. Метрах в пятнадцати перед нами по пыльной узкой дороге — две телеги не разъедутся — семенит белобрысый пацаненок, которого мы с Мишей встретили у околицы под липами. Это и есть наш гонец, он же проводник.
Повсюду зелень, кусты, деревья, низкие соломенные крыши домов. Дотопали до круглой поляны типа центральной площади. Посередине этой поляны тянет вверх длиннющую шею колодезный журавль. От колодца как спицы от колесной ступицы разбегаются лучи узких деревенских улочек числом шесть. Признаков почтамта или магазина — шиш без масла.
Дорога становится шире, когда мы выходим из деревни. Пацан уверенно пылит впереди, Миша так же уверенно молчит справа. По обе стороны от дороги выкошенные поля с длинными, аккуратными валками сохнущей травы. Запах стоит просто душераздирающий, такой теплый и до боли родной…
Ноги сами рвутся в трусцу и я себя сдерживаю, уверенный, что уж в городе найду ответы на свои вопросы. Мало кому под силу столь масштабная мистификация, развязка, кажется, близка…
Глава пятая
Километра два неровно наезженная тележными колесами дорога бежит на подъем, затем начинается пологий спуск и слева вдалеке становится видна речная синь. Должно быть, та же речка, у которой мы с Мишаней голышом очутились.
На речном берегу расположилось селение, действительно большее по размерам покинутой нами деревни, но на громкий статус города ни в коем разе не тянущее.
Не доходя с полкилометра непосредственно до немного обманувшего мои ожидания населенного пункта, вслед за пацаном сворачиваем на развилке налево к речке и видим издалека как к длинному деревянному причалу подходит на шести парах весел низкоосаженная под тяжестью груза большая лодка с опущенным парусом. У причала людно, пахнет гнилью и смолой. Наш проводник уверенно снует между хозяйственными постройками и очень скоро мы находим обнесенный жидким плетнем небольшой прямоугольный рубленый домик с крышей похожей на длинный стог сена и крошечными окошками в стенах. Возле коновязи нервно машут хвостами пять оседланных жеребцов, тявкает в будке собачонка.
Пацан-гонец услужливо отворяет перед нами толстую дощатую дверь. Внутри темновато, но помещение кажется больше, чем представляется снаружи. В дальнем углу рдеет малиновыми углями открытый очаг, рядом на утоптанном до состояния асфальта глиняном полу уложены набитые чем-то мешки и расставлены бочонки, по стенам висят травяные веники и гроздья сушеного разновсячья. Прямо посередке под хитрой конструкцией из черных грубо отесанных балок установлен длинный, массивный стол с лавками. Кроме уже знакомого мне Бура с одного края за ним восседают четверо неизвестных личностей не совсем приветливой наружности ремнями кожанными поверх одежды точно красные комиссары перетянутые. Причем во главе, на самом козырном месте отнюдь не Бур, а какой-то мордатый тип с башкой килограммов на сорок и длинными как у сома толстыми усищами.
Стоим мы с Мишей фактом этим слегка озадаченные.
— Чего застыл, племяш? — насмешливо произносит усатый дядя. — Сам проходи, дружка усаживай. Сначала покушаем, опосля делишки разберем.
Он трижды хлопает в ладоши и повелевает явившемуся точно из-под земли халдею в кожаном переднике поверх льняного балахона запереть входную дверь изнутри и накрывать на стол. По его же кивку мы с Мишей устраиваемся на широкой лавке по правую руку, напротив Бура с дружками.
Усатому красавцу лет пятьдесят с гаком и мне он кого-то смутно напоминает. Сидит на короткой лавочке, въедливо наблюдая, как вокруг стола суетятся две молоденькие девчонки лет по тринадцать в светлых рубахах, юбках до пят, с убранными под серые платки волосами. Через считанные минуты стол тяжелеет от принесенных девчонками посуд с хавчиком и закусью. Сюда же прибывают две огромные медные чаши с какой-то дурманно пахнущей жидкостью, я осмелился предположить — хмельной.
Вот это сервис, думаю, девчухи только сопливые больно, а так очень даже неплохо. Миски медные, горшки глиняные, ложки деревянные, все как полагается. Я как-то бывал в подобном заведении, на тот момент очень богатом. Оно тоже было обставлено в подобном стиле: резное древо, растительная роспись, серебряные кубки, балалайки, медвежьи головы и все такое. Антураж и стиль на высоте, да и посидели мы там в тот раз неплохо…
Не знаю откуда это взялось, но я питал слабость к хорошим ресторанам и хорошей кухне, полагая, что знаю в этом толк. Будь моя воля, заделался бы хозяином какой-никакой забегаловки, привел бы ее в божеский вид и стал руководить в полном душевном равновесии и ладу с окружающим миром. Да взять тот же “Полюс”. Эх, какой бы я там навел порядок, обыватель в очередь ломился!
Впрочем, отвлекся я на свои пустые думки. Если исключить приветственную реплику усатого, то сидим мы в абсолютной тишине. Молодняк, под предводительством Бура зыркает на меня как Ленин на буржуазию. Боярский отпрыск разве что молний глазами не мечет, разбитые губы все время облизывает. Я широко ухмыляюсь веселой мысли, присущей одному моему знакомому, любившему с приятелями задирать на улице мужиков поздоровее — интересно с какого удара он упадет? Жаль поспорить не с кем, но, боюсь, одного хорошего хука с него будет достаточно. Ладно, позже его разъясню, похоже он тоже не против побыковать.
Исчезли обносившие стол девчонки, стало слышно чавканье жующих ртов и возню ложек по тарелкам и бадейкам. Я мысленно махнул рукой на ситуацию и решаю угоститься, зря что-ли приволоклись в такую даль. Эти пусть смотрят, рожи аж позеленели от злости.
Одним махом заливаю в себя целый полулитровый медный кубок слабоалкогольного пойла на основе меда с травами и с удивлением понимаю, что напиться не получится. Мне такой мочи ведра три надо выхлебать, чтоб слегка опьянеть. Я же не верблюд, в натуре! Могли б простого пива подать, чего выпендриваться-то?
Через три минуты становится понятно, что и накушаться, по ходу, не судьба. Если за интерьер и стилизацию я бы выставил этому заведению высший бал с плюсом, то повар получает от меня твердый “кол”. Нельзя кормить людей дурно пахнущей густой как глина гороховой кашей, тремя видами киселя, размоченными в молоке сушеными ягодами, какой-то широколистной травой типа щавеля и комковатой простоквашей в глиняных кружках. Из мясного на столе лишь темные, вареные куски жесткой дичины, не жующейся и не соленой. Пожевав без всякого аппетита серую горбушку невкусного, пресного хлеба, сбрызнутого кислой сметаной, я вконец опечаливаюсь.
У ребят напротив трапеза затягивается. Ну с усачем понятно, такое брюхо набить — вспотеешь, но и молодежь туда же, лопают как в последний раз, аж жилы на лбах повздувались, веслами орудуют как заправские байдарочники. Миша с энтузиазмом разбирает пухлыми пальцами копченого карася, кости под стол сплевывает, кисельком овсяным не брезгует. В детстве на речную рыбу у меня была аллергия, так что карась отпадает сам собой. Взгляды присутствующих тяжелеют, когда я со скучающим видом отстраняюсь от стола и демонстративно скрещиваю на груди руки. Пытаюсь слизать виртуозную технику предотвращения попадания длинных усов в кисель.
