Делюсь с Мишей своими прикидками где разжиться бабками. Он говорит, что надо потрясти мать Овдея, ибо сам пока не в теме где хранится семейная кубышка.
Мы еще немного поболтались по заросшему камышом и осокой берегу. Привязанных к колышкам лодок насчитали с десяток. И захочешь не возьмешь — весел нету, противоугонка, однако…
На обратном пути в деревню нас по-очереди обгоняют две порожние телеги. Возницы предлагают подвезти, но мы отказываемся — что на своих двоих пехать, что с такой скоростью и комфортом ехать — без особой разницы.
Снова приходим к дому Овдея. Во дворе нас встречает его мать — тетка рухнувшая в прошлый раз в обморок. Встречает довольно приветливо, ласково, я б сказал, все Овдеюшка да Овдеюшка, мне улыбается как своему…
Я же как оборотень на луну чуть не завыл на поползший невесть откуда, рубящий с ног запах готовящегося шашлыка, по-собачьи заворошил носом.
Никогда еще не видел у Рваного такой хитрой физиономии. Он, видите ли, предполагал, что моя нежная сущность воспротивится приему столь неказистой и непривычной пищи. Поэтому к нашему приходу распорядился забить и зажарить кабанчика. Собственно, свинтуса умертвили намного раньше, еще утром, а вот готовить начали едва завидев нас пылящих за околицей.
Как истинный приверженец нормальной мужской еды насилу сдерживаю благодарную слезу. Второй сюрприз ждет меня в доме.
— Ничего себе не натер? — спрашивает Миша, протягивая стопку сложенной белой ткани. — Надевай.
Это нательная нижняя короткая рубаха и штанцы по щиколотку.
— Портной весь день шил? — спрашиваю.
Рваный загадочно улыбается. Я надеваю только кальсоны, как я их втихаря прозвал — жарко для двойной рубахи.
Потом до заката мы с ним сидим вдвоем во дворе на лавке под окнами. Трескаем отлично пропеченное, недосоленное мясо, запиваем квасом. Вполголоса вспоминаем былое, смеемся, грустим, обещаем. Миша, что характерно, ни словом больше не упоминает прошлое и древнюю Русь. Вот и славно, думаю, завтра мы отсюда свалим…
— Ты спать где предпочитаешь? — спрашивает Миша, когда темнеет.
— Какие варианты?
— Не много вариантов: со мной в доме, либо на сеновале.
Соглашаюсь на сеновал. От подушки и покрывала отказываюсь Духотища такая, что в пору голым спать, замерзну — в сено зароюсь.
Сеновал находится как раз над той конюшней, где я валялся связанный. Миша показал приделанную под выступающим свесом крыши лестницу, ведущую наверх к квадратной дверце на длинных, кованых петлях.
— Спокойной ночи, — говорю устало и лезу спать.
Пространство под крышей на две трети оказалось забито прошлогодним, но все еще ароматным сеном, мягким, как взбитая перина. Я забиваюсь в дальний угол, сооружаю нечто похожее на подушку, стаскиваю сапоги и укладываюсь в шуршащее, уютное лежбище. Ночь бы простоять, а утром видно будет. Ноги надо отсюда делать пока не поздно, с психами поведешься — сам психом станешь.
Становится тихо. С темнотой приходят комары. Сотни комаров. Их противный, нудный вой мертвого из могилы поднимет. Ладно бы кусали молча, нет, выть им надо, тварям! Поначалу я пытаюсь с ними бороться, излупил себе все щеки и лоб, прихлопнул десятка три, но меньше их не становится. Как в сказке, вместо одной отрубленной головы у Горыныча отрастало сразу три, так и тут за одного убитого мною комара мигом слетается мстить еще пятеро. Откуда они прут? Оказалось, я не закрыл за собой дверь, пришлось вставать и ползти к выходу, эдак они меня к утру обглодают. Волки, а не комары.
Дохнув ночного воздуха из открытого дверного проема, я внезапно захотел отлить. Лезу в полной темноте по лесенке вниз. Далеко отходить не стал, в таком мраке ноги можно переломать. Надудонил прямо под нижний венец конюшенного сруба, завязываю веревочки сначала на кальсонах, потом на портках и в свою берлогу обратно карабкаюсь. Ногами на третьей перекладине, слышу за спиной тихие звуки. Замираю и слегка пригибаюсь, силясь что-то рассмотреть. На темном ночном фоне кажется какое-то движение еще более черного пятна возле кустов у границы подворья. Раздается резкий выдох, за ним свист летящего предмета. Голая ступня неожиданно срывается с перекладины, кратковременно повисаю на руках. Что-то с глухим звуком бьется в бревна ровно в том месте, где секунду назад была моя шея. Раздается треск ломаемых веток кустарника и топот убегающих ног.
Расшатав за за край, вынимаю из бревна недлинный нож без рукояти и с безумно колотящимся сердцем спешу скрыться за дверью на сеновале. Там меняю дислокацию: прячусь в сене возле выхода.
Нехорошо складывается. Неблагоприятно для моей обожаемой персоны. Я так понимаю, кто-то наладился меня кончать. Не в открытую, а вот так, исподтишка. Гнус все этот, старшенький боярчик, не иначе. Теперь я в ловушке, но у меня есть нож, первый, кто сунется, сильно об этом пожалеет.
Глава шестая
Остатки ночи проходят в бессонном напряге, я до боли в ушах вслушивался в темноту, от комаров только отмахивался, боялся звонкими хлопками выдать свое местоположение. Едва брезжит свет, абсолютно не выспавшийся, злой как черт, осторожно приоткрываю дверцу, рассматриваю внимательно залитый серой мутью двор и только потом медленно спускаюсь.
Постоял минуты три возле лесенки, посек пейзаж. Никто из кустов ко мне скрюченные, костлявые пальцы не тянет, ножи, стрелы и копья в грудь не летят. Трофейный нож в руке, готовый ответить на любое враждебное действие.
Заворачиваю за угол, иду потихоньку к дому. Хочется порвать первого встречного. Попадись мне только Бур, освежую вот этим ножом как барсука.
Первым встречным оказывается спешаший из отхожего места Миша.
— Ты чего такой хмурый? — спрашивает, плечами передергивая.
— Ничего. Вот, полюбуйся, — говорю и нож протягиваю.
Миша озадаченно вертит в руках железку.
— Что это?
— Ножик метательный, — говорю. — Ночью мне им едва горло не просадили.
— Кто? — глаза Рваного округляются, будто я рассказал ему о высадке инопланетян за конюшней.
— У приятеля своего спроси, может намекнет.
Больше сказать мне ему нечего. Повозившись с древней колодезной системой, достаю из черной бездны ведро с ледяной водой, умываюсь.
Рваный топчется рядом, видно, хочет поговорить. Разговоров с меня, пожалуй, хватит. Отбираю у него из рук нож, сую за голенище.
— Я пошел на причал, — говорю. — Собирайся, догоняй.
— А чего так рано? А пожрать, Андрюх, мясо вчерашнее…
— Иди ты, — говорю, — со своим мясом!
Покидаю подворье и скорым шагом направляюсь к городскому причалу. Иду не оборачиваясь, мне совершенно по барабану, успевает ли за мной Рваный. Пускай тоже немного пошевелится если желает вернуться домой. Нормально устроился, живет в хоромах, кушать от пуза изволит, я же только тумаки получаю да подарки острые.
