Рваный начинает витиевато благодарить за спасенную жизнь, говорит, что уже мысленно ощутил меч урмана в своей прорубленной как арбуз башке, чуть не обгадился от накатившей слабости.
— Вот только руки мне лобзать не надо, — говорю. — Я, Мишань, долги привык отдавать. Будем просто полагать, что мы в расчете, лады?
Рваный соглашается обнулить наши долги и оставляет право следующего хода за собой.
Как дитя, ей Богу! Понравилось, видать, когда ему шкуру спасают, еще хочет…
Начинаем делиться впечатлениями о бурной ночи и приходим с Мишей к выводу: накосорезил боярин будь здоров. Что ему стоило, боярину и хозяину этих земель, находясь в своей вотчине, пребывая полностью в своем праве наказать преступника так, как считал нужным? Болтовни досужей постеснялся? Скажут, мол, не прав боярин? Да плевать! Он на то и боярин, чтоб судить и не быть судимым. Тем более за какого-то залетного бомбилу. Решил удаль показать. Покрасоваться. В принципе, шоу у него получилось зачетное. В самый раз для таких как я и для простых деревенских обывателей. Для всех остальных, как я понял, его решение разрешить судебный поединок да еще и лично в нем участвовать явилось весьма неприятной неожиданностью. У меня даже появилась мысль, что мог я глупой этой смерти не допустить, выйди вместо боярина биться с урманом на кулаках. На что Миша посоветовал не обольщаться, ибо не стал бы урман подобной ерундой заниматься, не в чести у них бой голыми руками, хоть нож, а должен быть. Я говорю, мол, и с ножом мог бы попробовать, Рваный говорит — хорошо, что не попробовал, урман с детства с ножа ест, с ножа пьет, задницу ножом подтирает, шансов было бы еще меньше, чем у Головача. А вообще, сам боярин виноват, нашел, как говорится, чего искал. Никто его не просил и не заставлял драться на смерть с профессиональным наемником, и печенкой на меч надеваться тоже никто не подначивал. Нога разрубленная срастется, а вот органы внутренние в таких условиях вряд ли.
Я признаюсь Рваному, что понятия не имею как быть дальше, куда податься, хорошо бы забыть все как страшный сон, но возможности такой, к сожалению, нету.
— Сразу видно, Старый, что ты боксер, а не шахматист, ходы просчитывать не умеешь, — укоряет Рваный. — Как думаешь, где сейчас дядька Минай?
— Я доктор что ли, откуда я знаю? Прячется наверное от Бура, в нору забился или за границу сквозанул.
— Все может быть, только думается мне, что дядюшка Минай на пути в Полоцк-град, на поклон князю Рогволду поспешает, сообщить о преждевременной кончине брата боярина Головача первым сильно желает.
— Ну, сообщит, что дальше?
— Дальше он расскажет Рогволду как его самого тоже едва не порешили и будет просить защиты от преследования полоумных племянников. Распишет как под боярством Бура вотчина захиреет, придет в упадок и станет просить поставить наместником его, а Бура сделать при нем простым воеводой. Юридически не подкопаешься, вотчина боярская остается в семье, наместник князю по гроб жизни обязан, надлежащий надзор за землей ведет, дань исправно платит. Думаю, князь долго над этим вопросом раздумывать не станет, осуществит давнюю мечту Миная стать при себе боярином.
— А как же перстень?
— Какой еще перстень? Ах, этот, — про мое кольцо вспоминает. — Не знаю, чего Минай к нему не ровно дышал, у Головача на десяти пальцах ни одной рыжей гайки, кольцо широкое оловянное на правом мизинце и все. К боярским атрибутам не имеет никакого отношения, обычная цацка, но перстенек интересный, при себе держи, потом разглядим поближе.
Мне становится немного обидно и жалко, что золотая вещица не несет в себе какого-то иного смысла. Было бы здорово: одел перстень на палец и ты — боярин, снял — простой смерд, ну, чтоб никто не догадался…
— Ты говорил боярин это прежде всего воин. Из Миная воин как из дерьма пуля.
— Бояре тоже разные бывают. Этот больно на хитрости горазд, может подле князя советником пристроиться, не первым, так десятым на первых порах, таких людей власть ценит, Андрюха.
— Понятно, — говорю. — Нам это чем грозит?
— Если Минай надует как следует в уши Рогволду и станет боярином, нас он в покое не оставит, будь уверен.
— Хм, я в леса могу податься, благо, опыт кое-какой уже приобрел, замучается искать.
— Там твоей доли богатств на пару лет нескромной жизни, а ты говоришь — в леса… Объединяться нужно. Минаю оппозицию составить, а перво-наперво, тоже к Рогволду ехать, со своей точки зрения ему все подать. Так что собирайся.
— Куда?
— В Полоцк, Андрюша. Ты же хотел в большой город? Вот тебе великолепная возможность туда отправиться, при чем на халяву.
— В качестве кого я туда поеду мне интересно, чрезвычайного посла Бура Великого?
— В составе официальной делегации, а в качестве кого мы попозже решим.
— Мы? — спрашиваю удивленно.
— Да, мы, — твердо произносит Рваный. — Что тебя удивляет? Я член боярской семьи, Бур мне доверяет. И скоро будет доверять еще больше. Свой карманный боярин нам ведь не помешает, да, Старый?
— Ага, — говорю. — А Бур в курсе, что ты делегации отправляешь?
— Конечно, он ее и возглавит. Что касается тебя, то это сам Головач распорядился перед смертью, велел Буру к себе взять. Тебе что-то не нравится, я не понял? На данном этапе служба при соколе нашем ясном Буре это самое теплое место какое ты можешь себе представить, с жильем и стабильным доходом. Или желаете на большой дороге топориком пропитание добывать?
Я отвечаю, что желания такого у меня, конечно же, нет, но если я и пойду к Буру в бригаду, то не один, а потащу с собой троих достойных джентльменов, что кличут меня батькой и ждут сейчас в чужом сарае. Без них, говорю я Мише, пойти не смогу, потому как чую некую перед ними вину и испытываю горячее чувство ответственности за их нелегкие судьбы.
Рваный почесал обросший затылок и пообещал, что все будет в елочку и переживать мне не о чем. На том мы и расстаемся. Рваный через весь двор топает к дому, я возвращаюсь в сарай с надеждой хватануть толику сна за оставшиеся до полного рассвета часы.
Глава двадцать первая
Ровно через пять дней после судебного поединка из городка, называемым, к слову, Вировым, где еще неделю назад главенствовал боярин Головач, в Полоцк отправляется обоз. Спешно собранный, богатый дарами, что едва уместились в двух торговых насадах, сопровождаемый хорошей охраной, ранним туманным утром тяжело отваливается он от городских причалов.
За эти дни происходит достаточно событий достойных упоминания. Во первых, я становлюсь настоящим богачом, моя доля сокровищ превосходит все мыслимые ожидания, ибо стараниями хваткого предводителя урманов был обнаружен давний тайник атамана Тихаря с хранимыми в нем отборнейшими ценностями, годами преумножаемые кровавым разбоем на проезжих дорогах. На телегу с собранным для вывоза атаманским добром указывает польщенный моим доверием и второй золотой монетой Криня, до этого отыскавший для Седого Эгмунда секретное лежбище Тихаря. Вообще, история с этим Тихарем более чем странная и запутанная, но сам Криня своими показаниями и бесхитростной физиономией подозрений не вызывает. Любопытству природному благодаря, случаем выследил чужака, разнюхал, спросили — рассказал, Эгмунд ему десять серебряных монет вручил, а мог бы и сердце вырезать, чтоб не болтал. Повезло. Трижды повезло, ведь после дележки он тоже весьма не беден и долго еще не будет мыкаться с лета до лета в поисках непыльной работенки для себя и слабого на голову брата.
