Охранная вышивка от злых духов кругом обегает подол, концы рукавов и овал ворота моей рубахи, на поясе и штанах тоже есть. А как же?! Бред, конечно, но силу традиций и власть религии над человеком никто не отменял. Да и красиво, черт возьми…
Ловко переставляя толстые ноги с объемными икрами, Минай соколом взлетает по ступеням, порывисто подходит к объекту своего обожания.
Говорит он с боярыней не громко, до меня долетают только звуки голосов без конкретного смысла произнесенных фраз. Я шибко и не прислушиваюсь. Как понимаю, боярыня Любослава позволяет Минаю довести до конца вступительную речь, затем после короткого словесного обмена указующий перст хозяйки терема простирается у левого плеча Миная, недвусмысленно намекая где тут выход.
Умничка! Все как мы и договаривались, ни да, ни нет, придешь, мол, попозже, пока я все обдумаю… Время нам сейчас совсем не дорого, нам сейчас его потянуть надо, поиграть с Минаем, пусть успокоится, расслабится, зачем воевать, когда можно решить дело полюбовно.
Настает ответственный момент. Нахожу глазами Невула. Мой лучший стрелок на стреме, возле левого ряда ступеней, пятка стрелы тянет тетиву, жало нацелено Минаю в сердце. Выкинет какой-нибудь трюк — живым отсюда не выйдет. Жила с копьем в руке — справа от крыльца.
Последнее слово остается за гостем. Молодецки и как-то отчаянно тряхнув большой кудрявой головой, Минай делает несколько шагов назад, говорит громко:
— Три дня даю! Три! И ни днем больше!
Прощальные слова подкрепляются для иллюстрации соответствующим количеством выкинутых из правого кулака пальцев и круговым вращением руки, чтобы все видели.
В крови что ли у этих братьев ставить людей в жесткий лимит?
Полегчавшей походкой, озаренный широкой улыбкой победителя, Минай подваливает ко мне.
Поднимаюсь с ведра с кряхтеньем. Твердо выдерживаю взор лихорадочно блестящих Минаевых поросячьих глазенок. После чисто психологической боксерской дуэли взглядов соискатель на место хозяина усадьбы заявляет:
— Скоро я вернусь и заберу все по праву! Станешь мешать, учти — пощады не будет.
Эх, дать бы ему леща по широкому дюнделю! Чтоб с кровушкой да чтоб обязательно набок, со слезливым хлюпаньем. Или прихватить за мягкое, в подвал опустить — попробуйте суньтесь…
Обуздав гневный порыв, делаю у него перед носом ручкой.
— Вам пора, гражданин. Урманы соскучились.
В отличие от меня, Минай имеет представление как долго здесь может длиться траур женщины по усопшему мужу. Поэтому и сватов официально не заслал и не нарядный пришел. Сегодня его цель получить предварительное согласие Любославы не достигнута, но возможность подумать и одуматься он ей милостиво пожаловал. Как и всем нам…
Я долго смотрю на побелевшие от напряжения пальцы, впившиеся в поручень резных крыльцовых перил. Остановившейся взор боярыни уперся в одной ей видимую точку в травяной проплешине посреди двора. Прикрыв потемневшие веки, Любослава стоит так несколько минут, затем из ее уст со змеиным шипеньем вырывается полный ненависти возглас:
— Видеть его больше не могу!
Телеги с добром, так и не впущенные нами на подворье, Минай уводит с собой, что вызывает ехидные усмешки среди противников нового боярина.
— От щедрости не помрет!
— Видать, последнее собрал да отдавать жалко…
— Кому — купец, а нам — скупец!
— Ха, а ты думал — тебе оставит, живоглот?!
Остаток вечера проходит в заботах и хлопотах по размещению нашего ополчения. Построек пригодных для ночлега в усадьбе хоть отбавляй, устраиваются все без напряга, даже с комфортом. Покидать двор ночью я строго-настрого запрещаю. Днем — пожалуйста, но и то, лишь пока не выйдет обозначенный Минаем мораторий и самое малое вдвоем.
Три, так три. Лучше бы, конечно, иметь впереди неделю, но тут уж не до жиру. Уходить, конечно, я никуда не собираюсь. И людей не отпущу. Тут на самом деле самоубийством попахивает. Слишком горда Любослава, чтобы щекастому усачу, идейному вдохновителю ее горя, пару семейную составить. Впору начать с содроганием считать часы.
В тысячный раз поминаю нехорошим словом ту неуравновешенную кобылу и свою неуклюжесть. Мне бы к дому Миная сейчас скрытно подлезть, поглядеть что там у него делается, куда он свою ораву из гриди у наемных урманов девать станет, их еще всех прокормить требуется…
Ладно, не наши проблемы. Но приглядеть за ними все же необходимо.
Я подзываю все время трущегося поблизости Тихоньку. Одет он в отличии от своих дворовых приятелей всегда с иголочки, точная копия папани, бороды не хватает.
— Помочь хочешь, Тихон?
— Никакой я не Тихон, — говорит, заносчиво вздернув пухлый подбородок. — Батюшка с матушкой Тихоней нарекли, потому что когда родился долго молчал, думали голоса нету.
Ишь ты! Ну, может оно и правильно, надо кому-то и тихоней быть.
— Так хочешь помочь или нет? Да? Тогда зови с собой плотникова сынка и шпарьте к дому Миная. Да так, чтоб не заметил вас никто. Пошарьте вокруг, дырку в ограде найдите, посмотрите, что на дворе делается, сколько при нем всего людей пересчитайте обязательно. Понял?
Доверчивые Тихонькины глаза вспыхивают озорным огоньком. Он стремглав уносится выполнять поручение.
“Чем не Шерлок Холмс?” — самодовольно подумалось мне. Знаменитый сыщик тоже был не прочь использовать детский труд в расследовании запутанных дел, половина лондонских мальчишек числилась у него в стукачах и сексотах. Считаю не зазорным перенять буржуйский опыт если он действительно действенный. На пацанов внимания не обратят, мало что ли их босоногих да чумазых по городу шныряет. Главное, чтобы не вздумал сказать, что боярский сын, иначе одним подзатыльником, если поймают, может не обойтись.
Ночь стоять выпадает дулебам. Прошу Липана выделить из своих самого глазастого и юркого. Пацаны пацанами, но и им тоже спать нужно, не хватало мне иметь дело с разгневанными мамашами.
Липан без промедлений подводит ко мне низенького, коренастенького, молоденького жигана, глумливой наружности. Глаза хитрющие, рот все время норовит растянуться до ушей в каком-то неестественно веселом оскале.
— Шиша, — с горделивыми нотками в голосе представляет Липан. — Проворен как ласка, в темноте видит не хуже дикого зверя, скрадет любого, будь-то человек или любая другая скотина.
Шиша стоит, широко расставив кривые ноги, теребит в руках промасленную тряпицу, которой протирал свежезаточенное лезвие топора и беспрестанно тянет лыбу как конченный придурок. Я пытаюсь восстановить в памяти не был ли он среди лупящих меня на торге и думаю, что данный экземпляр я бы точно запомнил.
Отправлять Шишу на ответственное дело категорически не хочется. Смех без причины, он и в Африке признак дебилковатости.
— Это у него от удара по башке, — вступается за кореша Липан. — Поначалу в одну сторону щеку волочило, теперь в обе. Ты, батька, не думай, он справится. Доля ему как мать родная.
